Погромы в Тальном(1917 - 1920 годы)

В 1768 году на территории Речи Посполитой произошло восстание гайдамаков («Колиивщина»), которое сопровождалось многочисленными погромами. Еврейская община Тального во время этого восстания была уничтожена. К середине XIX века община восстановилась. Накануне первого погрома в 1917 году количество евреев в Тальном достигало около 8 тыс. (около 1 тыс. семей), более 50% населения.

В ноябре 1918 года (по другим данным, в январе 1919 года) в Тальное вошли части петлюровской армии, разбитые большевиками возле Умани. Они пробыли в местечке больше месяца. Петлюровцы грабили и разоряли имущество еврейских семей, но никого не убивали. Они заставляли евреев рыть вокруг города окопы и ямы, избивали их нагайками, требовали выдать им деньги, кокаин и морфий. Наиболее свирепыми были солдаты 1-го имени Симона Петлюры полка, которые вымогали деньги, угрожая расстреливать евреев. «Это мы резали жидов в Житомире, это мы вырезали милицию в Овруче за защиту жидов», – говорили они.

11 мая (по другим данным, 13 мая) 1919 года огромная толпа из нескольких тысяч повстанцев, состоявших из крестьян из окрестных сёл во главе с петлюровцами, окружила город, началась стрельба и грабежи. Они стреляли во всех появлявшихся на улице евреев. Известно, как минимум, о трех убитых, включая юношу 16-ти лет Якова Горелика, чей брат входил в ЧК при большевиках. Евреи спрятались на чердаках и в погребах, а также у местных крестьян. На следующее утро повстанцы потребовали выдать им 10 заложников в обеспечение того, что евреи не будут стрелять в повстанцев и отдадут всё имеющееся у них оружие (до этого они боялись начинать полноценный погром). Евреи отдали всё оружие. Повстанцы собрались на сход и решили на следующий день произвести повальный обыск во всех еврейских домах и, если будет найдено оружие, убивать евреев на месте. «В первое время (со вторника до полудня среды) партизаны не производили массовых убийств. Они ограничивались тем, что искали евреев, работавших в органах советской власти. А когда их не находили, то убивали их родственников и членов семьи, невинных людей, не совершивших никаких преступлений. Они также в очередной раз налетали на еврейские дома под предлогом поисков оружия, а на самом деле, чтобы грабить то, что оставили те, кто был перед ними», – вспоминал тальновский казённый раввин Шломо Теплицкий.

Ночью в Тальном происходили грабежи, а на следующее утром повстанцы выгнали всё мужское население возрастом от 15 лет (по другим сведениям, от 11 лет) до 60 лет на Базарную площадь, которая находилась за пределами местечка. Всего там собралось около 3 тыс. человек. «Они решили мужчин расстрелять, женщин изнасиловать, а дома сжечь», – объяснял Теплицкий. Погромщики также предупредили, что тех мужчин, которых найдут дома, убьют на месте. По всему местечку раздался страшный вопль и плач: родные прощались друг с другом, другие читали предсмертные молитвы, жены и дети цеплялись за уходящих мужей и отцов. Солдаты прикладами отгоняли их и избивали мужчин. На площади юношей, мужчин и стариков окружила цепь вооружённых солдат, а поодаль стояли приготовленные пулемёты с открытыми дулами. Солдаты потребовали в течение часа выдать всё оружие и всех коммунистов. Но никакого оружия у евреев не осталось, а коммунисты были уже перебиты или разбежались. Тогда повстанцы приказали выйти из толпы всем молодым людям (до 25 лет), после чего их увели. В местечке тем временем продолжался погром – погромщики врывались в дома, грабили, насиловали, уничтожали имущество. Они нашли, как минимум, четырех евреев, спрятавшихся в погребах и на чердаках, вытащили на улицу и зверски убили на месте. Был также тяжело ранен молодой человек (впоследствии он скончался от ран), а его невесте-белошвейке, которая пыталась его защитить, отрубили правую руку.

Число жертв и тяжело раненых увеличивалось с каждым часом. Крики и стоны раненых, визг насилуемых женщин, звон разбиваемых стекол, ружейная стрельба – все это сводило с ума. Евреи-медики попытались оказать помощь тяжелораненым и избитым на Базарной площади и перевести их в народную амбулаторию на одной из повозок. Но собравшиеся там крестьяне, особенно женщины, стаскивали с повозки раненых, не позволяли перевязывать и отвозить их на лечение. «Куда пропало в этот жестокий день и чувство женской жалостливости, и сердобольности у украинской женщины. До какой жестокости и бессердечия дошли они», – поражался в своих показаниях свидетель этих событий, доктор и глава еврейского комитета Билинкис.

На другой повозке Билинкис вместе с одной медсестрой-украинкой поехал собирать раненых в домах, погребах и на чердаках. «Картины, увиденные нами, не забудешь до последнего издыхания: убитые, рядом тяжело раненые, боящиеся стонать и притворяющиеся мертвыми, разбрызганные по стенам человеческие мозги, лужи крови, разломанная мебель, уничтоженные и разграбленные пожитки. И напуганные, со смертельным ужасом в глазах выглядывали из разных углов несчастные дети и женщины», – вспоминал он потом. Когда он вернулся в амбулаторию, молодые медики попросили у него яду, «чтобы не видеть больше мук и страдания народа своего».

Вечером повстанцы объявили, что все еврейские мужчины, согнанные на Базарную площадь, свободны и могут вернуться домой. По одной версии, такое решение они приняли, когда получили взятку от главы еврейского комитета, по другой, – испугались большевиков, надвигавшихся на Тальное. «Это неожиданное известие испугало всех «героев» убивать невооруженных людей и насиловать женщин. Они немедленно развернулись и покинули город. Толпа рассеялась», – вспоминал местный раввин.

Трёхдневный погром закончился. На следующий день евреи смогли разыскать убитых и похоронить их. «Одни плакали от счастья, застав своих [родных] невредимыми, другие, увидав своих родных убитыми, тяжелоранеными, безумно рыдали, проклиная и судьбу, и людей-зверей. Кто пережил этот, по истине, судный день, не забудет его во всю свою жизнь», – вспоминает глава еврейского комитета Тального. «Только дьявол из преисподней мог придумать такую нечеловеческую муку для 8 тысяч людей, такое подлое, гнусное, зверское глумление над человеком», – добавляет он. По словам главы Билинкиса, за три дня погрома было убито 10 евреев и 6 христиан. По данным бывшего директора Тальновской гимназии Бенциона Зельдича, 30 убитых и 6 изнасилованных женщин. Студент Аврум Шварцман сообщал о 15 убитых и 50 раненых. «Несколько десятков евреев было ранено в ходе тяжелых и жестоких пыток. Раненые выжили, но на всю жизнь остались калеками. Один охромел, другой ослеп, третий остался без руки и т.д.», – писал в своих воспоминаниях казённый раввин Теплицкий. По его словам, дома евреев были опустошены до основания.

Через несколько недель в Тальном появился отряд Клименко, который прогнали из Умани большевики. В его командном составе были самые разные люди, объединенные общей ненавистью к коммунистам. При вступлении в местечко передовые части отряда убили одного еврея, а другого тяжело ранили. Жизнь в Тальном замерла, евреи начали прятаться в оврагах и погребах и овинах у крестьян. Ночью произошло несколько грабежей и избиений. Солдаты Клименко требовали 400 пар белья, несколько десятков сапог, 15000 папирос ежедневно. Кроме этого, евреи должны были открыть мастерскую для починки рваных солдатских сапог. Все условия были выполнены, после этого Клименко, по словам одного из очевидцев, «вёл себя прилично» и больше никого не убивал. Через две недели банда покинула местечко, спасаясь от большевиков. По данным бывшего директора Тальновской гимназии, отряд Клименко пробыл в Тальном 6 дней и за это время убил 2 евреев.

Затем – в августе – в Тальное во второй раз приехал отряд Тютюника (по другим данным, отряды Тютюника и Зелёного), и начался страшный погром, в котором, по разным оценкам, было убито от 11 до 53 евреев, ранено около 100 человек и бесчисленное количество женщин было изнасиловано (по некоторым оценкам, 30 случаев изнасилования). В течение двух дней казаки убивали, уничтожали имущество, грабили и насиловали. Первой их жертвой стал молодой человек Люва Ярмолинский, которого ранили разрывной пулей в живот. С выпавшими кишками в руках он побежал за помощью, но следующей ночью скончался в страшных муках. В одном из домов был убит еще один юноша, которому размозжили голову, разбрызгав мозги по стенам и оставив его в луже крови. В саду погромщики настигли старика-учителя Волынца: «Собаки лижут кровь на отрубленных руках». На пороге своего дома был зверски растерзан юноша бондарь Косогляд, упрекавший петлюровцев за их преступления. «Что за страшные, подлые, проклятые дни. Трупы с разбитыми черепами, с вывалившимися внутренностями, тяжело раненные, изнасилованные девушки, – вспоминает очевидец этого погрома. – Дикие звери с человеческим обликом перебегают из дому в дом, убивая, уничтожая имущество, грабя, насилуя. Разбитые окна, двери, поломанная мебель, разорванные перины – перья перемешаны с продуктами питания, добытыми с таким трудом, облитые помоями, смешанные с грязью».

Видя, что погром разрастается, еврейская делегация решили обратиться за защитой к самому Тютюннику, находившемуся на вокзале. Атаман, выслушав их просьбу, упрекнул делегатов в том, что они раньше не оповестили его о погроме. Он приказал казакам восстановить спокойствие в местечке и сам во главе небольшого конного отряда поскакал вслед за ними. По дороге атаман встретил нескольких погромщиков, которые несли мешки с награбленным еврейским имуществом. Одного из них он тут же застрелил, других арестовал и поскакал дальше. Потом Тютюник выразил сожаление о пролитой невинной крове и заверил, что пока он находится в Тальном, это не повторится. Но он пробыл в местечке недолго.

Спустя несколько дней в местечко ворвался новый «гость» – отряд Махно. Деникинский бронепоезд обстрелял махновцев, а те ответили пушечным огнем. Одновременно с этой перестрелкой махновцы грабили еврейские дома на окраине Тального. Они просили дать им папирос, причем начальник их отряда сказал главе еврейского комитета Тального: «Вы нас не бойтесь, мы изменили нашу тактику по национальному вопросу и по другим. Бойтесь этих, что на вокзале (деникинцев – прим. ред.)». По данным очевидца, студента Суходольского, махновцы убили 3 стариков-евреев, заподозренных в связи с большевиками. «Немного пограбив» местечко, махновцы ушли ночевать в другое село.

На следующий день деникинские казаки потребовали у евреев пушки махновцев. Евреям пришлось откупаться (они заплатили деникинцам 120 тыс. руб.). Командир деникинцев принял подношение и пообещал, что казаки не будут проливать еврейскую кровь. С этого момента они каждую ночь «понемногу» грабили и разоряли, а также насиловали девушек и женщин, но никого не убивали. Когда бронепоезд должен был уйти из Тального, казаки напились, и тогда пострадало много евреев, попавших к ним в руки. Кроме этого, они убили Иделя Бердичевского, которому было 55 лет.

Пришедшие вслед за ними другие отряды деникинцев учинили настоящий погром, разбившись на три группы. Одна из них устраивала на каждой улице публичные дома: они выгоняли хозяев из домов, затем хватали на улицах женщин, тащили их в эти дома и там насиловали. Две изнасилованные не смогли вынести позора, бросились в колодец и утонули. Другая группа проходила от одного еврейского дома к другому и от лавки к лавке, опустошала их и грузила награбленное на телеги. Все еврейские квартиры были ограблены дочиста. Третья группа действовала более радикально: поздним вечером она подожгла почти все дома и лавки в еврейской части местечка. За одну ночь, по разным оценкам, сгорело от 30 до 86 домов и от 92 до 150 лавок. «Ночью меня разбудили — горит местечко. Смотрю — все небо залито заревом, светло, как днем. Отчаянные крики обезумевшего народа, беспрерывная стрельба», – вспоминал один из очевидцев. Солдаты и офицеры бегали по домам с горящими головешками и бутылками керосина, обливали им мебель и пожитки и поджигали. Евреи, забывая об опасности, бросались в огонь, чтобы спасти свои вещи. Тех, кто пытался потушить огонь, солдаты прогоняли выстрелами из винтовок и револьверов. То имущество, которое удалось спасти из огня, расхищали местные крестьяне и жители соседних деревень. Женщин тут же насиловали – было изнасиловано более 200. Многих евреев пытали, чтобы выяснить, где спрятаны деньги и драгоценности. Некоторым домовладельцам удалось откупиться от поджигателей, уплатив солдатам по 2-5 тысяч руб.

По данным Киевского Евобщесткома, последний погром в Тальном произошёл в октябре 1920 года, когда через местечко проходили части будённовцев. Они разгромили милицию, а затем ограбили еврейское население и убили 6 человек.

Сохранена оригинальная орфография и пунктуация текстов. Данные о количестве жертв в разных документах могут отличаться. В разделах «События» и «Жертвы» число жертв дано по документам, в которых, на наш взгляд, приведена наиболее достоверная информация.

м. Тальное /Киевск. губ./
Погром 13 мая 1919 г.
Показание студ. Аврума Шварцмана, записанное Майзлишем.

Тальное – местечко Уманского уезда, на ж.д. линии Цветков-Христиновка, в 4 вер. от Умани. Число жителей 15 тысяч, евреев около 8 тыс.
В начале февраля начинается отступление петлюровских войск по линии Знаменка—Цветково—Христиновка. При Директории, с разрешения властей, была образована ночная еврейская охрана /15-20 винтовок/. 8-го февраля произошел налет на еврейский пост, который был обезоружен, ограблен и избит. Через два дня на ст. Тальное прибыли 4 эшелона, из коих солдаты сошли в местечко и на глазах всей публики под’езжали к еврейским домам, выносили имущества и увозили на вокзал. С этого момента начинаются беспрерывные налеты и грабежи. Милиция была безсильна. Прибыла охранная сотня для поддержания порядка, при чем еврейское население взяло на себя кормить ее и одевать. Но сама охранная часть принимала участие в грабежах. Особенно пострадало местечко от 3-ьяго гайдамацкаго коннаго полка, который безпрерывно терроризировал еврейское население. Благодаря прибытию Звенигородскаго полка под начальством Павловскаго — человеческих жертв в местечке не было, а ограничилось избиениями и ограблениями.
В начале марта большевики заняли Звенигородку, а Тальное находилось еще в это время в руках петлюровцев. Положение на фронте в течение двух недель было неустойчиво. Приблизительно числа 19-го марта Тальное было взято 8-м Советским полком, который то-же принялся за грабежи. Через 2 недели /после вторичнаго взятия петлюровцами Теплика/ начинается отступление советских войск из Умани и Христиновки по направлению к Тальному. По пути к советским войскам пристало много бандитов, и в течение 3 дней не прекращались в м. Тальном грабежи. Часть Чигиринскаго полка была здесь оставлена. В то-же время местный Ревком, в котором из 12 членов было 4 еврея, наложил контрибуцию на местную буржуазию в размере 3 миллионов рублей. Производились реквизиции вещей и товаров, уцелевших от разгромов у еврейскаго населения. За невнесение контрибуции арестованы были «буржуи», среди которых было 90% евреев.
Через некоторое время Чигиринская часть разоружила Ревком и отряд Ч.К. при криках «долой жидовской власти». Скоро оружие было возвращено русским членам отряда и был возстановлен Ревком, но евреи уже не занимали видных постов.
7 мая состоялся крестьянский сход, на котором местное офицерство, недовольное регистрацией офицерскаго состава, а также деятельностью ревкома, с криками «долой советскую власть», «долой жидов», «долой Троцкаго»…потребовало от председателя ревкома Попова об’яснений по поводу об’явленной регистрации ‘и по поводу отсутствия предметов первой необходимости. На следующий день для дачи об’яснения явился с отрядом председатель Ч.К. Грос, и сход предложил ему сдать все оружие новой милиции, которая тут-же была избрана. Во главе ея стали бывшие офицеры, которые отобрали у отряда несколько винтовок. Возникла безпорядочная стрельба. Крестьяне схода разбежались. Зачинщики (Полищук, Захарий, Олейник и др.) в ту же ночь поскакали в окрестные села, колокольным звоном собрали крестьян и разсказывали им небылицы вроде того, что евреи в Тальном громят церковь, убивают христиан и т.д. и что ‘им с трудом удалось оттуда вырваться. Это послужило началом к погрому. 13-го мая к Тальному начали подходить повстанцы под предводительством тальновских б. офицеров и кулаков. Советский отряд бежал. Было расклеено об’явление, чтобы все евреи в 24 часа снесли все оружие. Другое об’явление было о том, чтобы все милиционеры оставались на местах, за исключением евреев. Комендантом местечка был назначен бывший сотрудник Центральной Рады Арсений Мельниченко. Немалое участие в повстанческом движении принимали лев. укр. с-ры, во главе которых стоял инспектор 4 кл. город. училища Карпов. 14-го мая комендантом был созван еврейский сход, на котором с речами выступил делегат от петлюровской армии, председатель от «зеленовцев» и представитель местной комендатуры Василий Кривенький.
Сущность речей была та, что все коммунисты – евреи, что коммуна вредна крестьянам, что надо требовать выдачи евреями 3 пулеметов и 1 миномета.
Д-р Биленкис, Волынец и Шварцман отвечали им, что все оружие предыдущими властями давно отобрано. Но это их не убедило. Была избрана комиссия из 10 евреев для участия в обысках у еврейского населения. После обысков выгнали евреев на «Конную Торговицу» и сейчас-же отпустили по домам. На следующий день повторилось то-же самое; евреев окружили и потребовали выдачи оружия и всех коммунистов. Был представлен список коммунистов. В это-же время повстанцы делали облавы на еврейские квартиры, грабили и убивали. Было убито 15 человек и ранено около 50.
Повстанцы держались до Июля месяца. Был издан приказ о мобилизации, в котором о евреях не было речи.
Весь экономический хлеб, собранный предыдущей властью, и все продукты были распределены исключительно между крестьянами. Велась агитация, чтобы крестьяне ничего не продавали евреям.
Состоялся крестьянский с’езд, на котором был избран исполком.
В первой половине июня прибыла разведка Клименко, которая убила 1 еврея и 1 ранила. Клименко на сходе евреев требовал 400 пар белья, несколько десятков сапог, 15000 папирос ежедневно и т.д. Евреи отдавали последнее.
Через 8 дней прибыл в Тальное отряд Тютюника. Были попытки грабежа, но
Клименковцы их остановили, заявив: «жиды нам стилько дали, що не стоит их убивати».
Затем банды уходят, и в Тальном начинается период безвластия.

Оригинал документа (лл. 124-125 — стр. 191-193 документа)

В правление одесской еврейской общины
Инженера, б. директора
Тальновской гим. Бенциона
Зельдича по М. Арнутской 56
и Боруха Скляра, ж. там же

ЗАЯВЛЕНИЕ

Как очевидцы мы изложим в хронологическом кровавые события, имевшия место в мес. Тальном Киевской г. Уманского уез. Начнем с 1-го ухода большевиков из нашего местечка — это было 1-го Мая по ст.ст. Появились из окрестных сел вооруженные крестьяне — повстанцы с Мильниченко во главе. Этот последний созвал все еврейское население в Большую синагогу и требовал выдачи оружия и еврейских большевиков. Так как оружия евреи не имели, то никакие угрозы не могли помочь. Возможно, что этим и о кончилось, еслибы ни некие Полищук и Чулько тоже /главари повстанцев/, которые изобрели новый способ, как вымогать у евреев оружие. Они выгнали все мужское население в возрасте от 11ти до 60ти лет на Базарную площадь и тут, разделили всю эту массу на две большие группы: молодые до 25 лет и старые от 25 до 60-ти лет. Эти две группы были обставленны вооруженными казаками /как они себя называли/ и пулеметами так как не все население было оповещено о том, что обязательно для всех явится на площадь, то некоторые остались спокойно сидеть дома, также мужчины, старше 60ти лет, которым разрешено было оставатся дома. В то время, что на пощади с угрозами требовали оружия в местечке убивали оставшихся, грабили и износиловали. Убитых было 30 человек: Шмуль Друстман около 70ти лет, Хацкель Зубатый 65 лет и т.д. Износилованы были 6 женщин: Хана Гоноватая 28 лет, Бейла Крейдина и т.д. Доктор Биленский собрал 80000 руб. которыми подкупил повстанцев и дело кончилось тем, что евреев с площади отпустили по домам. Не успело еврейское население отдохнуть, как через три дня появились из окрестных сел отряды повстанцев, вооруженных вилами и косами и топорами, специально бить евреев, но Клименко их уговорил евреев не трогать и что они созданы для борьбы с большевиками. После этого события было спокойно почти до Июня месяца.
2 В начале Июня появилась банда с Клименко во главе. Эта банда грабила и убила 2-х человек: Меер Бондарь 60ти лет и Арона Гудесблат 65л. Еврейский комитет им дал 40000 руб. сапоги, белье и.т.п. Через дней 6 банда ушла.
3 В последних числах Июля пришли петлюровцы, командиром которых Тютюник, эти грабили, убивали и износиловали Двое суток. Убитых было более 20ти человек, между которыми — женщина Хаскельская 60лет, Ицко Каминский 45 лет и.т.д., а износилованных около 30ти женщин. Из них Хана Матиях лет больше 50ти. Получили деньги, сапоги и белье и ушли.
4 Около 25 Августа появился первый Бронепоезд Доб. Армиии. Сначало депутации еврейского наседания было обещено, что будет спокойно если будет точно выполнено заказ сапог и белья бесплатно. Заказ, разумеется, был точно выполнен. Командир следующего Бронепоезда, прибывшего через три дня, делегации еврейской принимать не хотела. Требова от еврейского населения контрибуции в 250000 руб. романовскими кредидками. Сторговались с ним за 150000 руб. Между тем солдаты ходили по местечку и грабили. Получив деньги, он обещал возвратить награбленные вещи, но когда явились за вещами их там встретили побоями, а в местечке продолжали грабить. Так это продолжалось до 5-го Сентября. В этот день прибыл Новачинский полк из отрядов генерала Шкуро. Доктор Биленский приготовил обед для офицероф, на который они явились, а солдаты грабили, полковник требовал сапог и белья для армии. Несмотря на то, что требование было в тот же день выполнено, полк продолжал грабить весь день 5-го и всю ночь на 6-е Сентября. Когда дома и магазины были ограблены — товар на повозках увезен и мебель разломлена, они около 11ти часов на 6-е Сентября подожгли дома и магазины. Жертвы пожаров было 96 магазинов 86 домов, а износилованых больше 200-т женщин. Утром 6-го Сентября полковник потребовал от евреев 250000 руб., но по местечку нельзя было такой суммы собрать и ему вручили только 160000 руб. и тогда лишь стали вылезать из своих нор еврейское население. 7-го Сетября прибыл генерал, который обещал евреям, что такие события больше не повторятся в Тальном. Правда, пожаров больше нет но налеты не редки — еще не прошел эшалон, чтоб не посетить наше местечко, чтобы не грабить.
В настоящее время осталось без крова еврейское население я без одежды.

Б. ЗЕЛЬДИЧ.

Б. СКЛЯР.

В удостоверении своей само личности Зельдич представил билет Университета в Нанси и справку Уездного воинского начальника от Января 3-го дня 1913 года, а Скляр представил удостоверение Тальновской мещанской управы от октября 6-го дня 1919 года за № 2362.
подпись

Оригинал документа (лл. 121-122 — стр. 188, 189 документа)

Краткие сведения о погромах, совершившихся за последнее время, по материалам, поступившим в Информационный Отдел Комитета Помощи пострадавшим от погромов Российского Общества Красного Креста
Тальное /Киевской губ./

Добровольческий погромъ 19-го сентября.
В начале сентябре в город ворвался отряд Тютюника, устроивший резню еврейского населения, во время которой убито 53 человека.
Через несколько дней появились Махновцы, которые ограничились одними грабежами. Убили 3 стариков евреев, заподозренных в большевизме.
Махновцев сменили Петлюровцы, главным образом Галичане, которые вели себя более или менее прилично.
В это время со стороны Звенигородки подошли Добровольцы. Завязался бой между последними и Галичанами. Само местечко находилось в сфере действии добровольцев.
Казаки ходили из дома в дом и грабили безпощадно. Один из пострадавших пожаловался начальнику отряда на безчинства казаков и поплатился за это жизнью.
19-го сент. казаки подожгли часть местечка населенную исключительно евреями. Сгорела часть магазинов и в том числе 2 русских лавки.

Оригинал документа (стр. 27)

М. Тальное /Киевск. губ./
Погром 19-го сентября
Показание Г.М. Сербина

О послѣднемъ погромѣ, происшедшем въ нашемъ мѣстечкѣ 19-го сентября, могу Вамъ передать со словъ жителя м.Тальное, крестьянина Суходольскаго, бывшаго очевидцем погрома и прiѣхавшаго на дняхъ въ Киевъ. Долженъ замѣтить, что г. Суходольскiй человѣкъ крайне правыхъ убѣжденiй, такъ что преувеличенiй въ его изложенiи фактовъ не можетъ быть и рѣчи.
Въ послѣднiе мѣсяцы, предшествовавшiе послѣднему погрому послѣ того, какъ петлюровскiя части начали оперировать по желѣзнодорожной линiи Казатинъ-Христиновка-Цвѣтово, Тальное было оторвано отъ центра. Мѣстныя совѣтскiя власти организовали свой отрядъ изъ мѣстныхъ людей.
Въ началѣ сентября совѣтскiй отрядъ отступилъ изъ мѣстечка подъ напоромъ части Тютюника. При вступленiи в мѣстечко Тютюник со своей бандой устроилъ рѣзню еврейскаго населенiя, во время которой было убито 53 человѣка.
Тютюник долго не продержался у насъ. Вскорѣ онъ былъ выгнанъ отрядомъ Махно, проходившимъ черезъ наше мѣстечко. Говорили, что въ рядахъ махновцевъ имѣется и отрядъ знаменитой Маруси Никифоровой. За отрядомъ тянулся обозъ изъ нѣсколькихъ тысячь подводъ. Махновцы ограничились одними лишь грабежами. Были убиты и 3 старика еврея, будто-бы заподозрѣнные въ большевизмѣ. Пробывъ нѣсколько дней, Махновцы двинулись дальше. Городъ остался безъ власти.
Со стороны Умани начали наступать на Тальное петлюровскiя регулярныя войска, главнымъ образомъ галичане. Они вели себя болѣе или менѣе прилично; требовали отъ еврейскаго населенiя разныя вещи, но грабежей не было.
Къ этому времени со стороны Звенигородки добровольцы подошли къ желѣзнодорожному мосту, находящемуся на территорiи Тальное. По другую сторону моста въ Уманскомъ направленiи стояли галичане. Само местѣчко, населенное преимущественно евреями, находилось въ сфере действiй добровольцев. Между обѣими сторонами начались переговоры. Казаки ходили съ дома въ домъ и грабили безпощадно. Всѣ еврейскiя квартиры были ограблены до-чиста, не оставили ничего из постели, домашнихъ вещей и утвари. Было много случаевъ изнасилованiя. Одинъ изъ пострадавшихъ, Бердичевский, пожаловался начальнику отряда на казаковъ, разграбившихъ его. Начальникъ обѣщалъ принять мѣры. Но потомъ пришли къ нему казаки и убили за то, что онъ пожаловался на нихъ.
Переговоры между петлюровцами и добровольцами ни къ чему не привели. Начались военныя дѣйствiя. Казаки продолжали безчинствовать.
Въ пятницу, 19-го сентября, казаки подожгли часть мѣстечка, населенная исключительно евреями.
Сгорѣло часть магазиновъ, въ томъ числѣ двѣ русскихъ лавки, и много домовъ. По словамъ дочери Суходольскаго евреи дали добровольцамъ 500 тысячъ рублей, чтоб больше не поджигать.

Оригинал документа (стр. 22-23)

Наказ Ч. 2.
По городу Тальному 20 мая 1919 года.

Последний раз приказывается всему еврейскому населению м. Тального снести в штаб местного Коменданта все оружие и указать, где спрятаны пулеметы, ружья и пистоли /револьверы/ до 21 мая 1919 года в 7 часов вечера.
Оперативный штаб.

Этотъ документ обнародован не был. Он был напечатан с целью вымогательства. И мы уплатили сапогами, 2 костюма и некоторыя суммы денег начальнику штаба и его помощнику.

Объявления.
§I.

Объявляется всему населению м. Тального и его окрестностям, что обыски в домах и дворах населения будут делаться только днем и то по ордерам, а кто будет делать обыски в ночи хотя бы и с ордерами, то таким людям делать обыски не давать и дверей им не отворять, а обитателей, которые будут лезть в дома, на месте убивать и никто за это отвечать не будет.

§2.

Этим объявляется населению м. Тального и его окрестностям, что по распоряжению коменданта м.Тальное разделено на шесть участков и поставлена стража из надежных казаков, чтобы никто из населения не грабил.
Кроме этого было заявлено евреям отдать в комендатуру ружья и другое оружие.
Так как евреи ружей всех не снесли, то на другой день все евреи были изгнаны за город на базарную площадь, где они стояли до тех пор, пока Умамский отряд солдат не сделал обысков в каждом доме евреев и ружья отобраны все. И теперь у евреев никакого оружия нет.

I районный комендант местечка Сотник.
А. Мельниченко.

Об»явление.

Сим об”является:
1. Всемъ служащим учреждений м. Тального за исключением Ревкома, чрезвычайной Комиссии и военного комиссариата, чтобы они оставались на своих местах и исполнять свои функции па прежнем основании.
2. Вывоз всех продуктов и скота без моего разрешения воспрещается.
3. В течение 24 часов, все лица еврейскаго происхождения, имеющия оружие обязаны снести таковое в местечковую комендатуру; предупреждается, что за не снесение такового будут отвечать домовладельцы и квартиранты те, где оружие при обыске будет найдено.
4. Все бывшие милиционеры изъ евреев служившие при комунистической власти, должны снести в течение 24 часов имеющие у них оружие, сдать таковые бывшему начальнику милиции Росовскому.
5. Конные милиционеры служившие при прежней власти за исключениемъ евреев должны остаться на своих местах.
6. Все обыски и реквизиции без ордеров за моей подписью не допускаются.
Предупреждается, за неисполнение сего об»явления виновные будут считаться противниками Народной Советской власти и предаваться Народному суду.

14-го мая 1919 года.
местечковый комендант Сотник А.Мельниченко.
Деловод: Полищук.

Оригинал документа (стр. 6, 8, 10), перевод с украинского языка

Сводка сведений Киевского управления внутренних дел в НКВД УССР о бандитизме на Украине летом 1920 г.

[Телеграмма] № 28, 27 августа 1920 г.
Уманский уезд: банда Каганова из Гайдамацкого леса перешла в Серебряковский лес. Банда окружена. Бандитом убит Бохвянский волвоенком. Отряд, действовавший в районе Копенковато против бандитов, отступил. В районе м. Тальное появилась банда в 30 чел.

Сводка сведений Киевской комиссии Евобщесткома о погромах еврейского населения частями 1-й Конной армии в Киевской губ. в начале октября 1920 г.

Тальное
В начале октября 1920 г. через местечко проходили части буденновцев, которые разгромили милицию, а затем ограбили еврейское население и убили 6 чел. (Сведения Киевского Евобщесткома.)

Выписка из протокола № 19 заседания Киевского губернского военного совещания о самообороне
5 декабря 1922 г.

Слушали: О самооборонах (т. Габро).
Постановили:
а) Представленный губвоенкомом список местечек, в коих надлежит оставить самооборону, утвердить (список при сем прилагается).
17. Тальное – 35 человек

Текст документа приведён по сборнику документов «Книга погромов. Погромы на Украине, в Белоруссии и европейской части России в период Гражданской войны. 1918—1922 гг.», ответственные составители: Зюзина И.А., Милякова Л.Б. Подлинники документов хранится в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ. Ф. Р-1318, Оп.1. Д.795. лл. 15-15об; Ф. Р-1319, Оп.1, Д.424, лл. 87-89, 119-119об. Копии.)

Из книги Давида Элиезера Розенталя «מגלת הטבח» («Свиток резни»). Перевод на русский язык осуществлён Михаэлем Шафиром:

Погромы в Тальном и окрестностях
(Рассказано свидетелем Авраамом Заславским)

В Тальном жило около тысячи еврейских семей. В былые времена один из семьи праведников, Тверский, пожелал поселиться в Тальном, и основал в нем свою столицу. С тех пор заработок в городе улучшился. Хасиды толпами стекались в Тальное со всех концов Украины и Бессарабии. Город всегда был многолюден. Каждый дом стал гостиницей, и большинство евреев местечка этим кормились. Но так как последний праведник из дома Тверского покинул Тальное и переехал в другой город, слава его померкла, гостиницы стали пустовать, улицы заросли травой, и шестеро евреев пекут на углях одну лепешку. Так продолжалось до последней войны.
Когда началась война и с ней спекуляция, это затронуло и Тальное, и в местечке появилось какое-то подобие жизни.
В 1917г., когда крестьяне начали восставать и нападать на помещиков, изгоняя их из поместий, они заодно врывались и во множество еврейских поселков, устраивали погромы и убивали. Тогда евреи Тального не пострадали ни физически, не материально. Спокойствие в городе не нарушалось до конца 1918г.
Лишь в конце ноября 1918г., когда в наш город вошла петлюровская дивизия, после того как была разбита частями Красной армии возле Умани, и наш город вкусил вкус погрома. Петлюровцы пробыли в нашем городе больше месяца, и все это время они расправлялись с евреями. Они заставили их вырыть вокруг города окопы и ямы, избивали копателей нагайками, грабили и разоряли еврейское имущество, но никого не убивали.
В начале 1919г. в уманском уезде была установлена советская власть. Отряд Красной армии прибыл и в наш город. Многие петлюровцы немедленно сменили свою «масть» и присоединились к Красной армии. Остальные рассеялись по окрестным селам и растворились среди крестьян.
Красноармейцы пробыли в нашем городе около десяти дней. Они тоже занимались грабежом и не различали между бедными и богатыми.
Красная армия основала в нашем городе ревком, а также наложила на евреев контрибуцию, после чего покинула Тальное. Когда фронт отдалился от города, в нем остался лишь маленький гарнизон.

Евреи Тального хотели жить мирно, то есть приспособиться, насколько это было возможно, к новой власти, но на них обрушилась злость польских помещиков. Некоторые христианские интеллигенты, большинство которых состояло в «Черной сотне», вместе с помещиками решили поссорить окрестных крестьян с евреями.
Среди агитаторов были учителя городской школы, а также доктор Назаранский, которые были сторонниками Петлюры, и они использовали любую возможность для того, чтобы народ возненавидел советскую власть. Понятно, что они не забывали и о евреях, на которых наговаривали всяческую вымышленную клевету. Темные крестьяне всему этому верили, и их злость по отношению к евреям усиливалась с каждым днем.
Евреи были погружены с головой в торговлю и спекуляцию и не обращали внимания на то, что происходит вокруг. Вдруг было получено известие, что крестьяне восстали против советской власти. 8 мая начался колокольный звон. Из окрестных сел в город прибыло множество крестьян. Они собрали собрание, и первым делом потребовали у местной милиции сдать им все оружие. Но некоторые милиционеры были верны советской власти и не хотели присоединяться к мятежникам. Назавтра из Умани прибыл маленький отряд красноармейцев, который разогнал мятежников. Некоторые из них были арестованы.
Предводители мятежников бежали в села, чтобы там побуждать народ к восстанию. Для того чтобы распалить сердца, агитаторы поступали следующим образом. Они входили в села босыми, с растрепанными волосами и в разорванной одежде, и рассказывали, что были избиты и изранены евреями, которые сняли с них обувь и порвали одежду. В этом не было ни единого слова правды. Кроме этого, они рассказывали, что евреи разрушили христианскую церковь и разорвали святые иконы. Понятно, что и в этом не было ни капли правды. Вместе с этим, крестьяне очень впечатлялись этими рассказами, и сразу же клялись отомстить евреям за все.
Но евреи уже знали, что им грозит большая опасность, и чтобы отвести от себя народный гнев, пошли к командирам Красной армии и умоляли освободить арестованных мятежников, заявляя, что те не принимали в мятеже никакого участия. Просьба евреев была удовлетворена: арестованные были освобождены и красноармейцы покинули город.

III

Во вторник 13 мая поступило тревожное сообщение: восставшие крестьяне собираются напасть на город. И действительно, в ту же ночь огромная толпа со всех сторон окружила город. Началась стрельба. Председатель ревкома и его заместитель, пытаясь бежать, попались мятежникам и немедленно были убиты. На рассвете город наполнился тысячами крестьян и крестьянок, подростками и стариками. Некоторые из них были вооружены, как полагается, а некоторые были вооружены топорами, вилами, граблями и т.п. Всей этой огромной толпой управляли несколько петлюровцев и героев из Черной сотни. Последние убили Яакова Горелика, юношу 16 лет. Он был убит из-за своего брата. Его брат служил в ЧК. Было убито еще два еврея: Ливидин и еще один из другого города.
В тот же день христианские жители города предложили собрать всех евреев и потребовать, чтобы те сдали мятежникам все свое оружие: ружья, пулеметы и пушки. Мятежники согласились с этим предложением. Когда евреи были собраны, предводители мятежников встали и предупредили их, что если они до четырех часов пополудни не сдадут все свое оружие, все они будут уничтожены. Этот приказ был немедленно записан по-украински и объявлен во всеуслышание. Христианские жители города прекрасно знали о том, что у евреев нет никакого оружия и внесли свое предложение преднамеренно, чтобы у них был повод устроить погром и разграбить еврейское имущество.
Когда мы увидели, что находимся в серьезной опасности, мы использовали проверенный метод, который был нами получен от наших отцов и дедов. Глава общины доктор Блинкс, и с ним еще несколько жителей города, собрали приличную сумму денег и преподнесли ее в дар предводителям громил из числа христианских жителей города. Этот метод сработал. Они предотвратили нависшую над нами опасность. Были, правда, обыски в еврейских домах. Якобы искали оружие, но заодно брали все, что хотели. Была также пролита кровь: был убит Аарон Казорзанер, солдат 28 лет, лишь несколько недель назад возвратившийся из немецкого плена. Казорзанер шел по улице, и, услышав выстрелы, побежал. Боевики за ним погнались, схватили его и убили. Были убиты также два христианина, которые прибыли из России для того, чтобы закупить для советской власти провизию. Боевики похоронили еврея вместе с христианами в одной могиле.
В это время в город вошел небольшой отряд людей Клименко, и они сообщили, что атаман Клименко завоевал Умань и выбил оттуда Красную армию. Тогда евреи Тального поняли, что они могут полагаться лишь на своего Отца Небесного и на взятки.
Ночью главари черни провели совещание. На повестке дня стоял вопрос: что делать с евреями? Было предложение одновременно сжечь все еврейские дома и лавки. Другие пошли еще дальше и предложили уничтожить всех еврейских мужчин возрастом от десяти лет и старше. И здесь нам действительно помогли заслуги отцов. Вдруг встала христианская женщина, в доме которой мятежники проводили совещание, дико закричала, разорвала на себе одежду и поклялась, что если они так поступят с евреями, то она бросится в колодец.
Это подействовало на всех находившихся в доме людей. Несмотря на это, было решено собрать евреев. На следующее утро началась стрельба. Партизаны врывались в еврейские дома и силой заставляли хозяев идти на собрание, а окрестные крестьяне уже прибыли в город с телегами и пустыми мешками, чтобы наполнить их награбленным у евреев добром. Но взятка, которую получили предводители громил, а также Миличенко, который должен был стать комендантом города, и на сей раз возымела свое действие, и этот день тоже закончился для нас миром.

Ночью снова состоялось совещание главарей черни, и снова было принято решение собрать назавтра всех евреев. С раннего утра крестьяне начали обходить город, проводили обыски в домах, избивали и ранили всех попадавших к ним в руки евреев, и во второй раз принуждали их идти на собрание. К восьми часам на площади перед городским парком были собраны почти все еврейские мужчины. Те, кто опоздали, уже явились с разбитыми головами. В десять часов утра нас окружила чернь, и ее главари объявили:
— Идите на выгон!
Наш город расположен в долине, окруженной высокими горами. Мы были вынуждены, цепляясь руками и ногами, карабкаться на вершину горы. Многие из нас падали без сил посреди дороги, а затем вставали и продолжали подъем. Многие из нас шептали покаянные молитвы и готовили себя к смерти.
Женщины решили сопровождать своих мужей. Они плакали и кричали, но чернь на них набросилась, избила и прогнала. Лишь их рыдания, доносившиеся из долины, сопровождали нас в пути.
Мы поднялись в гору. Несмотря на то, что мы знали, что нас ведут как скот на бойню, это нас несколько ободрило. На вершине горы дул легкий ветер, который нас успокоил. В тайном уголке сердца затеплилась надежда. Возможно?..
Вдруг из долины начала раздаваться частая стрельба. Вся большая община задрожала от страха. Наши немые взгляды устремились в глаза наших пленителей. Но их глаза были закрыты… Лишь впоследствии мы узнали, что когда мы здесь стояли, там было убито 18 человек и более сорока было тяжело ранено.
А мы стоим и ожидаем смерти.
Прошел час, который показался нам вечностью. Затем прибыл комендант и разделил общину на три части. Он поставил отдельно мужчин от десяти до тридцати лет, от тридцати лет до пятидесяти, и стариков. После этого он сказал нам:
— Если вы хотите жить, отдайте нам все спрятанное вами оружие, а также выдайте нам всех коммунаров, которые находятся среди вас. Если вы откажетесь, то все умрете!
Вся община, как один человек зашлась в плаче:
— Оружия у нас нет, а те немногочисленные коммунары, которые среди нас были, уже все убиты. Ты знаешь их имена…
— Тогда выдайте родственников этих коммунаров…
Было выдано 15 человек. Произошел небольшой перерыв.
В то время местные христиане собрались на совещание для обсуждения еврейского вопроса. После короткого обсуждения было принято следующее решение: так как евреи сами сдали свое оружие (три ржавых пистолета), и так как в ходе обысков в их домах не было найдено никакого оружия, и после того как они выдали коммунаров, на этот раз следует простить им остальные их преступления и отпустить.
Тогда вышел комендант и объявил:
— Возвращайтесь по домам!
Вмиг слетели мы с горы, около трех тысяч человек. Наши жизни было спасены…
Однако другая судьба ожидала евреев, проживавших в окрестных селах: в Зеленькове, в Вишнополе, в Поташе, в Тальнуке и др. Там партизаны набросились на евреев и безжалостно их уничтожили. Лишь чудом немногим из них удалось спастись, и они бежали в окрестные города. Однако были и честные крестьяне, которые пытались спасти своих знакомых евреев, умоляли убийц их пощадить, свидетельствовали о тех, кого вели на смерть, что они честные люди и никогда не были сторонниками коммунистов. Но жажда наживы и кровопролития были так велики, что убийцы затыкали уши, и еврейская кровь лилась как вода.

В эти дни Красная армия опять завоевала уезд. Тогда комендант Миличенко издал новый указ девяти волостям нашей округи, в соответствии с которым все крестьяне 21 марта должны явиться в город. У кого есть оружие, должен принести его с собой, а у кого его нет, должен принести то, что имеется в наличии: тяпку, топор, дубину.
Во вторник 21 мая крестьяне начали сходиться в город группами и целыми селами. Мы, городские евреи, не знали, чем объясняется это огромное сборище, и наши сердца замирали от страха.
После того как народ собрался на площади перед комендатурой, вышел Миличенко и произнес речь:
— Знайте, братья, что коммунисты опять подняли головы, и они приближаются к нашим местам. Если мы потерпим поражение, пощады не будет. Они отнимут у нас наши поля и отдадут их жидам. Мы все будем рабами жидов. Поэтому давайте встанем и отомстим за наш народ и за нашу Родину, за любимую Украину! Те, у кого есть оружие, пусть немедленно идут сражаться, а те, у кого его нет, пусть ждут здесь, пока мы им его выдадим.
Когда крестьяне услышали эту речь, их лица покраснели. Они думали, что Миличенко зовет их в город, чтобы грабить еврейские дома и лавки. Этому они были рады всем сердцем. Но подвергать свою жизнь опасности и опять идти воевать – это предложение было для них неприемлемо, и они начали постепенно расходиться. В городе осталась лишь небольшая группа, которая воспользовалась тем, что еврейское имущество было разрешено подвергать грабежу. Они налетали на лавки и дома, грабили и разоряли, а также изнасиловали много женщин.

И снова положение красных ухудшилось.
В конце мая из Умани вышел состав с красноармейцами, который через Цветково направлялся в Киев. Узловая станция Христиновка уже находилась в руках мятежников, и когда состав прибыл в Поташ, на соседнюю с Тальным станцию, он был захвачен Козаковым. Солдаты успели сбежать. В поезде осталось лишь малое количество пассажиров, частные люди, христиане и евреи. Христианам люди Козакова не причинили никакого вреда и оставили их в покое (за исключением того, что несколько христиан было ранено шальными пулями, когда козаковцы открыли по поезду стрельбу). Евреев они вывели в поле, где отняли все их вещи, сняли с них одежду и убили. Один из приговоренных к смерти (киевлянин) предложил убийцам миллион рублей в качестве выкупа за свою жизнь. Убийцы согласились, взяли деньги, а затем его убили. Лишь двум евреям, которые были в том поезде, удалось спастись от рук убийц. Они спрятались в пшенице, которая в то время уже была высокой, и так уцелели. Один из них был жителем нашего города по фамилии Лишинер.
Из Поташа Лишинер бежал в Ивановку – около двадцати верст от Тального. Не успел этот несчастный счастливец перевести в Ивановке дух, как козаковцы нагрянули и туда. Большинство евреев успело сбежать. В руки входившего в город Козакова попало лишь около двадцати мужчин и одна женщина. Он их всех собрал во дворе сахарного завода, отнял все, что у них при себе было, снял с них одежду и белье, после чего выстроил их в ряд в совершенно голом виде. Когда местные хулиганы явились для того, чтобы наблюдать эту прекрасную картину, Козаков спросил их:
— Что с этими жидами делать?
— Делай, что хочешь! – ответили ему хулиганы в один голос.
Тогда начались издевательства. Их заставляли плясать и петь «Ма йофис», кормили живыми птицами, набивали их рты битым стеклом. Женщин насиловали на глазах их мужей. В конечном итоге все они были убиты. Из всех этих несчастных не уцелел никто. После этого козаковцы совершили налет на все местечковые дома, грабили и разоряли, и обнаружили еще около тридцати евреев. 16 их них было убито, а остальные были тяжело ранены.
Лишинер спасся и на сей раз. После первого удара, который был им получен от одного из убийц, он потерял сознание и повалился на землю. После этого на него упали еще несколько убитых, которые его прикрыли. Через некоторое время он пришел в себя и потратил последние силы на то, чтобы проложить себе путь из-под трупов, полз на четвереньках, пока не добрался до дома одного из крестьян, который над ним сжалился, спрятал его и спас.
Из Тального в Ивановку были посланы два врача, и всех раненых они переправили в наш город. Двое из них умерло, а остальные поправились.

VII

Праздник Шавуот превратился для нас в ужас. Григорьев и его войско стоит на расстоянии семи верст от местечка, а Клименко со своими войсками покинул Умань, которая опять оказалась в руках советской власти, и приближается к Умани. Эти слухи потрясли нас, и мы лишились силы духа.
Однако григорьевцы действовали не спеша, и переместились в Звенигородку, а в наш город не заходили. Но в пятницу вечером в наш город вошла авангардная группа войск Клименко, около двадцати всадников. Для того чтобы прогнать евреев с улиц, они немедленно начали стрельбу. К авангарду присоединились солдаты находившегося в городе гарнизона. Началась оргия буйства, пьянства, издевательств, изнасилований, разрушения, разорения и грабежа.
Утром в субботу в город вошел Клименко и его войска. Его солдаты остановились на постой в сельских домах, которые примыкали к городу. Ходили слухи, что его солдаты собираются расправиться с евреями. Солдаты гарнизона открыто похвалялись тем, что евреи Тального до сих пор не попробовали как следует вкус погрома, но сейчас пришел и их черед.
К Клименко и его заместителю Новаку, который был в Умани учителем, явилась еврейская делегация, чтобы просить его сжалиться над городом и не подвергать его уничтожению.
Клименко велел делегации пригласить местечковых евреев в понедельник на собрание.
В воскресенье, которое было праздником, евреи Тального собрались в семинарии. Туда явился также атаман Новак и комендант. Новак успокоил евреев и сказал, что они сражаются лишь за свою землю и родину, но не убивают невиновных людей. Это делают лишь боевики, которые находятся в их рядах.
После этого комендант зачитал собранию список требований, которые должны были выполнить евреи:
Собрать 200 пар белья, 100 пар сапог, большое количество папирос, табака и махорки. Кроме этого, они должны открыть мастерскую для починки рваных солдатских сапог.
— Если вы в точности выполните все эти требования, — закончил комендант, — тогда будет вам мир, и никакого зла с вами не приключится.
Немедленно был создан комитет, и в тот же день начали собирать все требуемое. Открыли также мастерскую для починки солдатских сапог. Все условия были выполнены, и спокойствие в городе нарушено не было.
Клименко провел в нашем городе пять дней. Из Тального он переместился в Христиновку, чтобы сразиться с Красной армией, а в нашем городе остался атаман Соколов с маленьким отрядом численностью в двадцать человек. Он задержался в Тальном на десять дней, и заставил евреев разрушить тальновские железнодорожные пути.
В то время к нашему городу приблизился Тютюнник и его люди. Соколов и его люди вышли ему навстречу, похвалили евреев Тального и попросили его сжалиться над городом. Тютюнник ему пообещал и сдержал свое слово: он задержался в городе на один день и евреев не трогал. О том, как велика была нависшая над нами опасность, свидетельствуют листовки, полные яда, которые тютюнниковцы распространяли в городе.
В понедельник Тютюнник ушел из Тального и отправился в Умань. В дороге его встретил сквирский полк Красной армии, который вышел из Умани в Тальное, и разбил его. После разгрома Тютюнника полк вошел в наш город.
Это было во вторник. Полк оставался в городе до субботы. Чиновники начали устанавливать в городе какой-то порядок, а также послали гонцов в окрестные села, чтобы предостеречь крестьян от нанесения евреям вреда, так как они за это дорого заплатят. В субботу они покинули город.

VIII

Мы снова остались без всякой власти. В городе царила анархия. Грабители и боевики снова подняли головы. Еврейское имущество снова стало считаться бесхозным, и его мог брать каждый, кто пожелает. В принципе, главы общины наняли нескольких христиан из жителей города для охраны их домов и лавок, но сами охранники занимались грабежом, и когда в город врывалась очередная банда хулиганов, к ней присоединялись и охранники.
Была предпринята попытка организовать еврейские караулы, чтобы они по ночам обходили город. Но местные грабители каждую ночь начинали стрельбу. Еврейские охранники прятались, и в это время опустошалось несколько лавок.
Город находился на осадном положении. Никто его не покидал и никто в него не прибывал из-за царившей на дорогах опасности, на которых засели бандиты. Лишь все время к нам доходили слухи, что в соседних местечках и селах убивают евреев, и наши сердца сжимались от страха.
Так прошло около двух недель, которые показались нам вечностью.
Наконец на тальновскую станцию прибыл красноармейский бронепоезд, и начались работы по восстановлению железнодорожных путей. После того как комендант возложил этот труд и на евреев, и на христиан, последние явились к нему с претензиями и сказали:
— Какое нам до этого дело? Евреи разрушили, евреи пусть чинят! А мы здесь причем?
Но новая власть с ними не согласилась и не освободила их от работ.
Прошло несколько дней.
После восстановления железнодорожных путей жизнь начала возвращаться в свое русло. Власть, то есть комендант бронепоезда, арестовала вышеупомянутого доктора Назаренко и силой его доставила из города в бронепоезд. Когда об этом стало известно в городе, к нам явились представители христианских жителей и предупредили, что если с головы доктора упадет хоть один волос, нам всем не видать пощады. В те дни в городе уже было организовано общество самообороны. И, чтобы предотвратить грозящую нам большую опасность, если с Назаренко действительно произойдет несчастье, комитет этого общества решил, что все евреи должны поспешить на станцию, где стоит бронепоезд, и умолять коменданта освободить враждебного нам доктора.
Так и произошло.
Большая толпа, мужчины и женщины, старики и дети, спешно отправились на станцию. Но бронепоезд уже двинулся в путь и подошел к мосту, который проходил через лес. Тогда вся община распростерлась на земле перед бронепоездом, и принялась кричать и умолять о возвращении Назаренко. Чтобы испугать лежащих на земле людей, комендант отдал приказ стрелять в воздух. Но община не сдвинулась с места и продолжала кричать, так как ей было лучше умереть здесь, чем возвращаться в город без доктора Назаренко. И когда комендант увидел, что стрельба не помогает, он вышел к общине и пообещал, что когда бронепоезд вечером вернется на станцию, и с ним вернется и доктор. Евреи боялись возвращаться в город без Назаренко, и весь день оставались на станции. Но комендант сдержал свое слово, и вечером вернул нам доктора.
Криками радости встретила община этого «дорогого друга», и на руках понесла его к нему домой.
— Я знаю, — сказал Назаренко своим освободителям, — что вы меня выручили не за мои заслуги. Но я вам обещаю, что с этого момента я буду вас ценить и сделаю для вас все, что в моих силах.
Вот еще один произошедший случай:
Дочь Суходольского, который ненавидел евреев, была схвачена властями за шпионаж. И опять во всем были виноваты евреи, с них должно было быть спрошено за эту «принцессу». И опять ходатайства и делегации, просьбы и мольбы. И опять веселье и радость: госпожа Суходольская освобождена и благополучно вернулась домой…

Середина июля 1919г.
Красная армия готовилась покинуть Украину, деникинцы в ней еще не обосновались, в наших краях орудовали различные атаманы, которые разрушали целые города и омывали свои ноги в еврейской крови. Все они пропустили Тальное, несмотря на то, что проходили на расстоянии нескольких верст от города. Мы уже надеялись, что «плеть стремительная, если пройдет, не придет к нам она», и с благодарностью воспринимали маленькие укусы со стороны местных христиан: любой крестьянин, у которого какой-то красноармеец отнял лошадь или разбил ему окно, приходил к евреям с требованиями о возмещении убытков. Евреи возмещали ущерб, и губы их шептали: «Дай Бог, чтобы наши деньги послужили нам искуплением». Но наше спокойствие продолжалось недолго.
В конце июля на станцию Тальное прибыл бронепоезд под украинским флагом. В тот же день в наш город вошли многочисленные отряды Тютюнника и Зеленого, и немедленно начался погром и убийства. Было убито около 30 человек, ранено около ста и бесчисленное количество было изнасиловано.
В мой дом вошли два бандита, которые потребовали в качестве выкупа за мою жизнь 100,000 рублей. Я сказал им, что мои деньги спрятаны в другой комнате, и что я их немедленно им принесу. Я пошел и принес все, что у меня было – около 6,000 рублей. Они тут же выхватили у меня пачку денег и начали их пересчитывать. Я этим воспользовался, выскочил в окно и убежал. Они выстрелили в меня два или три раза, но не попали, и я спасся.
В полдень в город прибыл командир отряда. Его встречали члены общества самообороны, а также православный священник Сардишевский. Священник произнес в честь командира речь, которую закончил следующими словами:
— Те, кто желает установить новую власть, должны навести порядок и не проливать невинную кровь…
Командир внимательно выслушал речь. Затем он ответил:
— Мы не желаем погрома. За него несут ответственность хулиганы, которые находятся в наших рядах.
Он немедленно послал нескольких офицеров для того, чтобы разогнать бандитов, и погром прекратился.
Но назавтра в наш город из Шполы с саблями наголо прибыли новые войска, и погром возобновился. Первым убитым был учитель Гилинец, старик 65 лет. Второй жертвой стал Ицхак Каминский, сапожник 50 лет. Боевики встретили его на мосту, рядом с его домом, и убили. Двое этих убитых были брошены лежать на улице. Затем началась резня. Были такие, которые, получив выкуп деньгами, кровь не проливали. Но большинство было жаждущими человеческой крови дикарями, и никакой выкуп не помогал. Пожилая женщина предложила двум убийцам за свою жизнь все свои деньги. Они взяли деньги, а затем ее застрелили. Были убиты три молодых человека из одной семьи, беженцы из Иванки. Юноша 18 лет, Мотл Цвиевич Бурд, был убит на глазах своего отца, который хотел отдать в качестве выкупа за его жизнь все свое состояние. Но боевики отвергли деньги и золото, они желали лишь крови. Тогда же был убит сапожник Давид Забрани, глава большой семьи и беспросветный бедняк. Погром продолжался до четырех часов пополудни. Было убито около пятнадцати человек и около тридцати было ранено. Множество женщин и девушек было изнасиловано.
Количество убитых и раненых было относительно невелико, так как большинство жителей города успели сбежать и спрятаться в полях и в садах. Некоторые нашли убежище в христианских домах.
В четыре часа в город прибыл сам Тютюнник. К нему немедленно отправилась делегация, чтобы просить о прекращении грабежа и убийств. Атаман радушно принял делегацию и сказал, что бандиты не относятся к его войскам. Он также показал делегации список из шести погромщиков, которых он, по его словам, приговорил к смерти. По его словам, в его войсках есть офицер-еврей, сын Яакова из Паланки (село рядом с Тальным), которого он послал для того, чтобы прекратить погром, и с ним он послал сто казаков. Кроме этого, он издал подписанные им уведомления о том, что каждый, кто осмелится устроить погром, будет казнен.
Убитых спешно собрали и погрузили на телеги, чтобы похоронить, так как тот день был кануном субботы, и до воскресенья задерживать похороны было невозможно.
В тот день недалеко от города на дороге были убиты два портных, Шмуэль-Хирш Мармар и сын Яакова Йоси, который шил плащи. Всю неделю они работали в селах, и на субботу возвращались домой. По пути на них набросились боевики, которые их убили. Их тела валялись снаружи всю субботу, и они были похоронены лишь в воскресенье.
О том, насколько доктор Назаренко сдержал свое слово, свидетельствует следующий факт:
Еще до прибытия Тютюнника в город, на самом пике погрома, мы предложили доктору Назаренко пойти на станцию, чтобы воспрепятствовать входу отрядов в город. Доктор согласился. Вместе с этим, впоследствии нам стало известно, что после того как он прибыл на станцию, один их командиров его спросил, что происходит в городе. Он ему ответил: тишина и спокойствие… Так уважаемый доктор помнил добро, которое ему сделали евреи…
Через два дня Тютюнник выпустил указ о мобилизации всей молодежи, начиная с двадцати лет. От христиан явилось всего лишь несколько человек. От евреев явились шестьдесят человек.

В начале элуля мы получили хорошее известие: к нам приближаются деникинцы. Наша радость была велика: наконец-то идут освободители России, и мы тоже будем ими спасены. Доктор Билинкес, глава общины, велел убрать улицы и украсить дома в честь «освободителей». Всю ночь перед прибытием деникинцев в город евреи при свете луны мели улицы и украшали свои дома. В ту ночь многие из нас видели хорошие и красивые сны.
На рассвете мы уже знали, что ответственный за сны ангел обвел нас вокруг пальца… Командир вошедшего в наш город отряда злобно принял еврейскую делегацию, и тоже произнес известную всем присказку:
— Во всех бедах России виноваты евреи…
В тот же день казаки начали проверять еврейские карманы в поисках пулеметов и пушек.
10 элуля в наш город ворвался новый «гость», о котором мы до этого лишь слышали – Махно. Деникинский бронепоезд осыпал его людей дождем из свинца и железа, а они достойно ответили пушечным огнем. На следующий день явились деникинские казаки и потребовали у евреев пушки Махно… Комитет общества самообороны поспешил вступить с командиром отряда в «переговоры», то есть преподнес ему подарок в виде 120,000 рублей керенскими купюрами. Командир принял подношение и сказал, что он не в силах превратить казаков в полных праведников, но пообещал, что крови проливать они не будут. С этого момента казаки каждую ночь понемногу грабили и разоряли, а также понемногу насиловали девушек и женщин. Но когда бронепоезд должен был уйти из Тального, казаки напились, и тогда пострадало много попавших к ним в руки евреев. Кроме этого, они убили Иделя Бердичевского 55 лет.
Пришедшие вслед за ними казаки устроили погром во всех его деталях: они разбились на группы, каждая их которых делала свое дело. Одна из них устраивала на каждой улице публичные дома. Прежде всего, они выгоняли хозяев из домов, затем хватали на улицах женщин, тащили их в эти дома и там насиловали. Две изнасилованные не смогли вынести позора, бросились в колодец и утонули.
Другая группа проходила от дома к дому и от лавки к лавке, понятно, что все они были еврейскими, опустошала их и грузила награбленное на телеги. Третья группа действовала более радикально: она поджигала дома и лавки.
Когда загорелся огонь, казаки начали нападать на встреченных ими на улице евреев, избивали их нагайками и кричали:
— Проклятые жиды! Быстро несите воду, чтобы потушить огонь!
Когда евреи спешно приносили воду, казаки на них набрасывались и выливали воду на землю, и с диким смехом кричали опять:
— Проклятые жиды! Быстро принесите еще воды!
Казаки намеревались сжечь и молельные дома, в котором пряталось много женщин, и над их жизнями нависла серьезная опасность. Но этому воспротивились христианские жители города, так как молельные дома находились на городской окраине рядом с сельскими домами, и христиане боялись, что огонь перекинется и на их дома тоже.
Так за одну ночь, субботнюю ночь, сгорело тридцать домов и 150 лавок.
В ту же ночь генерал 12-й дивизии устроил на станции пир для офицеров, и он вместе с офицерами ел, пил и веселился при свете пылающего города. На следующий день, когда его хмель прошел и он увидел, что его казаки сделали с городом, он обратился к своим войскам со следующей речью:
— Жидам полагается получить по заслугам, но на сей раз вы несколько преувеличили…
До сегодняшнего дня на городских улицах стоят покосившиеся балки, остатки упавших столбов, груды обгоревших камней и обуглившихся кирпичей.
Эти кучи камней и могилы свидетельствуют о силе и мужестве деникинцев, освободителей России, одержавших громкую победу над евреями Тального…

***

Все время пребывания деникинцев в нашем округе ни один еврей не мог пересечь пути железной дороги Вапнярка-Христиновка-Цветково-Бобринск. Казаки следили за теми, кто проходил, в семь глаз, и каждый еврей, и они убивали каждого попадавшего к ним в руки еврея. Двое молодых людей, брат и сестра, совершенно случайно прошли, и благополучно добрались до Звенигородки. Когда пришел состав и казаки узнали в юноше еврея, они подвергли его жестоким мучениям: они его били и топтали сапогами, калили железо и прижигали его им. Они жарили его ноги и плечо на огне, а затем выбросили его наружу. Его сестра завернула его в простыню и доставила в Тальное. Там врачам удалось его вылечить.

***

Деникинцы находились в Тальном до конца 1919г. Прежде чем они ушли, в него вернулись казаки, которые его сожгли. Они намеревались устроить в Тальном то же самое, что деникинцы устроили в Кривом Озере и в Монастырище. Но внезапно они подверглись нападению со стороны отрядов местных крестьян, которые их окружили и открыли по ним огонь. Деникинцы были вынуждены уйти из города.

Четыре письма тальновского казенного раввина Шломо Теплицкого

Вторник недельной главы «Бамидбар» (27 мая 1919г.), Тальное
Я пишу вам эти строки, не зная, дойдут ли они до вас. Город на осадном положении. Мы не знаем даже о том, что происходит на расстоянии нескольких верст от города. В округе орудуют партизанские банды, и они наверняка сегодня или завтра ворвутся и к нам, и мы тихо шепчем: «Кто своей смертью, а кто не своей смертью». И все же какой-то проблеск надежды все еще озаряет тьму моего сердца. И я надеюсь, что это письмо дойдет до вас, и что я еще смогу вам лично рассказать о выпавших на мою долю и на долю моих домочадцев невзгодах, а также об искуплении и избавлении. В настоящее время мы находимся в большой беде, и наши глаза устремлены к небесам: откуда придет нам помощь? Мы больше не можем терпеть. До каких пор, доколе?
Поверьте мне, друзья, я совершенно не тревожусь за свою жизнь. Как уполномоченный еврейской общины в эти плохие времена, который почти каждый день имеет дело с боевиками, я много раз находился в когтях смерти и уже махнул на свою жизнь рукой, но лишь чудом спасался. Я отдаю свою душу в руки Господа и далее, пусть делает с ней, что пожелает. Но вас я прошу: если я паду жертвой ради жителей моего города, не забывайте, пожалуйста, моих несчастных домочадцев, и помогайте им всем, что возможно. Много говорить об этом я считаю излишним.
Уже третья неделя, как бедствия 5408г., резня и убийства Хмельницкого и его банды повторяются по всей Украине, и в частности, в Тальном и его окрестностях. 13 мая этого года войска мятежников собрались в окрестных селах и осадили город. Сначала ими были убиты все те, кто принимал участие в работе органов советской власти, и христиане, и евреи. После этого они решили уничтожить всех еврейских жителей Тального, а все дома – сжечь.
Понятно, что в горючем недостатка не было. Агитаторы с утра до вечера изощрялись в красноречии, и наговаривали на евреев всяческие небылицы. Они придумывали такое, что у слушателей волосы вставали дыбом. Они так распалили толпу, что все в один голос кричали: «Смерть и гибель евреям!».
Когда мы увидели, что находимся во власти зла, была послана депутация из шести евреев, и я в том числе, чтобы с ними поговорить и просить у них пощады. Но когда мы лишь приблизились к их лагерю, раздались дикие крики сотен человек, которые не позволили нам произнести ни звука. Они немедленно арестовали доктора Билинкеса, главу общины и члена депутации. Нам они велели в течение часа собрать все находящееся в еврейских руках оружие и сдать его им. Если мы этого не сделаем, они уничтожат всю общину, и члены депутации будут первыми жертвами.
Понятно, что сказка об огромном еврейском арсенале была одной из небылиц, которые рассказывались агитаторами с целью поживиться еврейским имуществом. На самом деле, в еврейских домах не было никакого оружия, так как и советская власть запрещала евреям им владеть. Мы понимали, что им нужен предлог, и все члены депутации уже готовили себя к смерти.
Но некоторые из христианских жителей, из тех, кто раньше служил в армии, а теперь присоединился к мятежникам, вмешались и воспрепятствовали кровопролитию, заявив, что им точно известно о том, что у евреев нет никакого оружия.
Заступничество местных христиан помогло лишь воспрепятствовать толпе проливать еврейскую кровь. Но предотвратить погром не было никакой возможности. Под тем предлогом, что они желают удостовериться в отсутствии у евреев оружия, партизаны группами врывались в дома, подвергали их разграблению и превращали в сеть, в которой нет рыбы.
Мой дом был опустошен полностью. Они забрали одежду, посуду, белье, простыни, конверты, одеяла, швейную машинку, обычные и пасхальные серебряные ложки и бокалы, короче, они забрали все. Сундуки, шкафы, ящики и комоды они разбивали прикладами ружей или топорами. Они искали во всех щелях и дырах, куда доставала рука. В результате этого мы остались голыми и неимущими. У нас остались лишь матрасы и покрывала. Единственным утешением было то, что это было общее бедствие. Никто из еврейских жителей нашего города не может похвастаться тем, что он не пострадал в имущественном плане. Партизаны не пропустили ни один дом. Они не побрезговали даже бедняцкими хибарами.
Когда я вернулся домой, уже обнаружил большую толпу, которая окружила дом со всех сторон и заполнила двор. Моим домочадцам удалось спастись от погромщиков. Они бежали в последнюю минуту и спрятались в какой-то хижине в одном из переулков.
Короче, мы благодарим Бога и славим Его за то, что Он спас нас от смерти, а «тот, кто дает жизнь, даст и пропитание».

Канун месяца сиван (29 мая), 5679г.
Сегодня мы постимся. Этот день для нас общественный пост. Мы все постимся, подростки и старики, женщины и дети. Даже свободомыслящие, которые находятся среди нас, не отделяются от общины. Это наше единственное оружие против наших врагов, встающих, чтобы нас уничтожить. Они приходят к нам с мечом и копьем, а мы – молитвой, со слезами и с кровью нашей. Другого оружия у нас не имеется, и мы постоянно ждем смерти.
В первое время (со вторника до полудня среды) партизаны не производили массовых убийств. Они ограничивались тем, что искали евреев, работавших в органах советской власти. А когда их не находили, то убивали их родственников и членов семьи, невинных людей, не совершивших никаких преступлений. Они также в очередной раз налетали на еврейские дома под предлогом поисков оружия, а на самом деле, чтобы грабить то, что оставили те, кто был перед ними.
В среду утром в Тальное вошел партизанский отряд из Умани, после того как они учинили убийства в Умани, в Иваньках, в Дубовой, в Маньковке и в других окрестных городах. Везде, где они проходили, лились ручьи крови. Они также уничтожали всех евреев, проживавших в селах, через которых они проходили. В пять часов вечера, когда солдаты отдохнули с дороги и утолили свой голод, они открыли стрельбу. Началась паника и бегство. Объятые ужасом евреи бежали куда глаза глядят. Они бежали, как сумасшедшие, сами не зная, куда. Мне уже доводилось видеть евреев, бегущих искать убежище от погрома, но такого бегства, когда острый меч уже касается шеи, и люди бегут, как зайцы, и знают, что им не убежать, но, несмотря на это, заползают в пещеры, канавы и расселины, чтобы хотя бы не быть в первом десятке убитых во время резни, они чувствуют, что смерть гонится за ними по пятам, и от нее не скрыться, она играет с ними как кошка с пойманной мышью, на несколько мгновений возвращает ей свободу, но тут же нападает на нее и вонзает в нее свои когти. Боже, ослепи меня, чтобы я больше не видел такого бегства! Спешат, бегут мужчины, женщины и дети, есть также такие отцы, у которых страх так закупоривает им сердце, что оно каменеет, и они не обращают внимания на крики бегущих за ними детей, которые плачут «Папа! Папа!». Каждый заботится лишь о себе.
Я, моя дочь Фейга и моя жена уже устали бежать. При этом мы должны были подбадривать Леку и заниматься ей, так как она постоянно падала. Яаков и младшие дети тоже собрали свои последние силы, чтобы не отстать. В конечном итоге мы добрались до какой-то хижины, которая стояла на берегу реки. Вдруг хижину окружило множество мужчин, женщин и детей. Все хотели в нее проникнуть, но дверь была заперта. Хозяйка хижины испугалась криков и упала в обморок, а ее дети были заняты приведением своей матери в чувство.
Крик, полный отчаяния: «Ведь вы евреи, сжальтесь!», — еще сейчас звенит у меня в ушах.
После того как нам не открыли, мы выломали дверь и ворвались вовнутрь. Мы не обращали внимания на лежащую без сознания мать и на испуганных детей. Каждый из нас спешил занять себе место в каком-то укромном углу на чердаке или в хлеву. Хозяина не было дома: он был извозчиком и возил партизанского коменданта. Около двух часов мы пролежали в наших укрытиях. Хозяин вернулся с известием:
— Резню отложили. Во всяком случае, сегодня ночью ее не будет.
Мы вышли их укрытий и пошли к хижине. Огляделись вокруг себя и обнаружили, что сына Яакова нет с нами. Нас охватил страх. Ведь он бежал вместе с нами, как мы могли за ним не доглядеть? И еще раз случилось чудо.
Яаков побежал в другую хижину, которая находилась по соседству с нашей. По дороге он увяз в глубоком болоте. После долгих усилий ему удалось вползти из болота и спрятаться на каком-то чердаке. И вот, в дом ворвалась группа боевиков, и они завладели всем, что в нем было. После того как они завершили эту работу, они принялись искать тайники, в которых спрятались жильцы дома, и уже начали подниматься по лестнице на чердак, как один из боевиков сказал своим товарищам:
— Ведь мы же здесь уже закончили, пойдем дальше! – боевики покинули дом.
Так мой сын Яаков спасся от дикарских зубов.

III

3 сивана (2 июня) 5679г.
Известие о том, что резня пока отложена, принес нам в наше убежище извозчик, который постоянно возил коменданта и его заместителя.
Отряд, который прибыл со своими помощниками из Умани, большое войско вооруженных партизан, решил поступить с евреями Тального так же, как с евреями Иваньков и остальных городов, где евреев выводили на площадь и расстреливали из винтовок и пулеметов. В Тальном тоже в полдень среды собрали на площади всех еврейских мужчин, даже детей возрастом от десяти лет и старше, и выстрелами прогнали их из города. Они решили мужчин расстрелять, женщин изнасиловать, а дома сжечь.
Но в то время, когда на глазах потрясенных домочадцев они тащили несчастных евреев из их домов, и избивали их смертным боем, и изгоняли их из города с криками: «Все на бойню!», появился комендант и категорически приказал отложить резню.
Причиной отсрочки послужило известие о том, что на Тальное наступают большевики.
Здесь не место рассказывать о том, какая птица принесла к коменданту это известие. Но это была единственная возможность отсрочить резню. Без этого она бы произошла совершенно определенно, и к вечеру среды из евреев Тального никто бы не уцелел.
Это неожиданное известие испугало всех «героев» убивать невооруженных людей и насиловать женщин. Они немедленно развернулись и покинули город. Толпа рассеялась. Остались лишь прибывшие из Умани солдаты и заносчивые партизаны, которые не желали уходить из города, не закончив сводить счеты с евреями.
Было собрано собрание. Как нам впоследствии стало известно, среди собравшихся были разногласия. Не ушедшие из города солдаты и партизаны высказывали мнение, что прежде всего следует уничтожить евреев и завладеть их имуществом. Но комендатура и некоторые христиане из жителей города протестовали против убийств, аргументируя это тем, что когда придет Красная армия, она спросит с христианских жителей города и окрестных сел за пролитую еврейскую кровь Их слова подействовали на партизан из окрестных сел и поселили страх в их сердцах. Но они все же продолжали настаивать на том, что просто так оставлять евреев в покое нельзя. Они предложили окружить евреев различным оружием и пулеметами, и пугать их выстрелами до тех пор, пока они сами не сдадут спрятанные ими арсеналы. Но если они будут упорствовать, тогда следует собрать женщин и малолетних детей, и, подвергнув их пыткам, заставить раскрыть места, в которых евреи спрятали оружие.
С этим компромиссом защитники из числа христиан были вынуждены согласиться. Так прошла ночь на четверг. Несчастные, ждавшие смерти евреи после длинной, как изгнание, и полной пугающих теней ночи, удостоились увидеть в четверг восход солнца.
Утро четверга. Горький и суетный день.
Солдаты и вооруженные партизаны снова налетели на дома и собрали оставшихся евреев мужского пола, начиная с десятилетнего возраста, криками «На бойню!». Женщины и дети хотели сопровождать своих мужей и отцов, но боевики начали избивать их нагайками и прогнали. Они не позволили им с ними проститься. Рыдания и причитания покинутых женщин и детей смешивались с дикими голосами убийц и их криками: «Быстро, быстро, на бойню!». Небеса принимали участие в горе этих несчастных. Они затянулись тучами, из которых закапал дождь, похожий на большие слезы. Зашумел ветер, и вся природа как будто скорбела о великом несчастье.
Во время этой беды, когда смерть витала над головами евреев Тального, я не отделился от общины и не сделал себя исключением из правила. Не дожидаясь визита «ангелов смерти», мы проснулись и с сыном вышли на площадь за городом, туда, где были собраны приготовленные для резни жертвы. Когда мы шли по улицам и переулкам, ко мне голосами, полными отчаяния, обратилось много людей:
— Рабинер, подскажи, что делать?
Мое сердце разрывалось на части. Что я мог посоветовать этим несчастным, когда я сам был в растерянности. Я поднимал руки к небесам, и из моих глаз текли слезы.
В восемь часов утра уже вся площадь, на которой в базарные дни был скотный базар, была до краев забита евреями. На ней скопились евреи трех поколений: старики, их сыновья и их внуки. Вокруг них стояла цепь вооруженных солдат, а поодаль стояли приготовленные пулеметы с открытыми дулами. Мы стояли с дрожью в коленях и отдавали наши души Господу. Но когда мы вспоминали о том, что наши жены и дети остались брошены среди хищных зверей, наши сердца обливались слезами отчаяния, и мы задавали Небесам вопрос: если мы согрешили, то чем согрешили эти заблудшие агнцы?
Через час прибыл всадник и доставил приказ отогнать нас еще дальше в гору. Солдаты гнали нас прикладами винтовок. Когда мы прошли значительное расстояние, нам приказали остановиться и принялись разделять нас на три группы: от десяти до тридцати лет, от тридцати до пятидесяти лет, и старики. Все группы поставили отдельно. Цепи солдат окружили каждую группу. Усталые от ходьбы, от восхождения на гору и от побоев, которым солдаты нас подвергали, мы легли на землю, чтобы немного отдохнуть. Из города постоянно приводили новые жертвы, избитые и израненные, истекающие кровью из ран. Они буквально ползли на четвереньках, не в силах идти. Среди них были старики и молодежь, которые прятались, и партизаны нашли их укрытия. Солдаты разрешили оказать раненым помощь, но не в их домах, а здесь в поле. Число раненых было около пятидесяти человек.
В одиннадцать часов утра явился комендант со своей свитой. Он произнес речь, состоявшую из известных требований. Свою речь он завершил следующими словами: «Вам всем прекрасно известно, что партизаны и солдаты требуют уничтожить всех евреев, жителей города, и только я и несколько местных христиан за вас заступаемся и изо всех сил стараемся вас спасти. Уже три дня мы делаем все, что в наших силах, для облегчения вашей участи. Поэтому знайте, что жизнь и смерть находятся в ваших руках. Если вы хотите жить, вам следует сделать следующее. Во-первых, сдайте все ваше оружие, так как знайте, что принято решение снова произвести в домах обыск, и если будет найдена хотя бы одна винтовка или хотя бы один пистолет, из евреев Тального никого не останется. Во-вторых, выдайте нам большевиков, которые среди вас находятся».
С этими требованиями комендант обратился ко всем трем группам: к старикам, среднему возрасту и к молодежи. От всех он получил один ответ:
— У евреев Тального никакого оружия нет. А относительно тех, кто работал в органах советской власти, так ведь все книги перед вами раскрыты, да и местные крестьяне знают этих людей.
Комендант вытащил из-за пазухи детальный список и назвал поименно всех тех, кто занимал должности в органах советской власти. Те, кто находились на поле, сами вышли вперед, а у сбежавших арестовали родителей, братьев и родственников, после чего всех увели. После этого комендант нам сообщил, что «будет произведен всеобщий обыск, будут искать во всех дырах, и если будет найдено какое-либо оружие, то не только виновные будут уничтожены, но и их жены и дети. И я не смогу ничем вам помочь».
Комендант покинул площадь, а мы остались, потрясенные и взволнованные. На самом деле, мы знали, что никакого оружия у евреев не имеется. Но кто может поручиться, что не найдутся хулиганы, которые преднамеренно спрячут в доме у какого-то еврея ржавый пистолет или сломанное ружье, чтобы на нас наброситься и нас убивать? Кроме этого, сам обыск в домах, где остались лишь наши жены, дочери и дети, кто знает, что с ними случится? Такие мысли сверлили наши мозги, и не давали нам покоя. Мы лежали на земле, так как разгулявшийся ветер не давал нам подняться на ноги. Так мы провели шесть часов, которые казались нам вечностью. Мы были уверены, что громилы обязательно подложат нам какую-то свинью, чтобы оправдать наше уничтожение. Мы уже привыкли к этой мысли, и были готовы умереть. Но крики и плач, доносившиеся из города, сопровождаемые звуками выстрелов, омрачали наши последние минуты. Мы знали, что в городе буйствуют убийцы, и что наши жены и дочери находятся в большой беде. Наши нервы были натянуты, как струны, а сердца готовы были разорваться. Мы молились об одном: «Милостивый Бог, пожалуйста, приблизи нашу смерть, чтобы наши уши не слышали этих звуков и криков».
Только в пять часов вечера нам было объявлено, что в домах не было найдено оружия, и поэтому нам дарована жизнь.
После длинной речи, содержанием которой являлся обращенный к нам призыв к полному раскаянию, начиная с сегодняшнего дня и далее, и требования немедленно улучшить наши деяния, нам было объявлено:
— Теперь вы свободны, возвращайтесь по домам!
Как только эти слова сорвались с уст говорившего, мы взяли ноги в руки и с бьющимися сердцами побежали в город, чтобы узнать о том, что произошло с нашими семьями.
И вот итоги обыска и проверки:
Были убиты восемь евреев, несмотря на то, что они заплатили выкуп за свои жизни. Несколько десятков евреев было ранено в ходе тяжелых и жестоких пыток. Раненые выжили, но на всю жизнь остались калеками. Один охромел, другой ослеп, третий остался без руки и т.д. Дома были опустошены до основания. Боевики пропустили дома лишь очень немногих счастливчиков. Среди них были и члены моей семьи. Они спрятались в каком-то заброшенном доме на берегу реки, и громилы туда не заглянули. Но в доме было все разрушено и разбито. Даже книги учета умерших и родившихся в ходе поиска денег были выброшены наружу. Но погромщики зря старались: еще во вторник мой дом был полностью опустошен. Так мы провели три дня тьмы, со вторника по четверг.

Первый день покаяний (8 сентября) 1919г.
Я вам пишу после трехмесячного перерыва. Причиной моего молчания являются злоключения, через которые мы прошли, а также общинные хлопоты, в которые я был погружен. Как казенный раввин и как тот, кто стоит во главе общины, я должен был постоянно подвергать опасности мою жизнь, вмешиваться в происходящее и ходить в лагерь боевиков, чтобы ходатайствовать об общине и использовать два метода, которые нам составил в наследство наш праотец Яаков: подарок и молитву. Этому я посвящал все свое время, силы и ум.
Вместе с этим, все беды, страдания и злоключения, которые выпали на наши головы, не повлияли на мою уверенность, и я верю, что «Вечность Израиля не солжет». Я верю полной верой, что туманы мрака, веющие над нашими головами, рассеются, и откроются чистые небеса. Но силы уже не выдерживают, и душа моя в тоске спрашивает Бога: «Когда наступит чудесный конец? Живущим ли с духами Ты увеличишь милость Твою? Мертвым ли Ты покажешь чудеса Твои?».
Рассказывать вам обо всех бедах, лишениях и всяческих невзгодах, через которые мы прошли – бумага закончится, а они нет. Поэтому ограничусь лишь заголовками.
Все время, даже тогда, когда спокойствие в городе не нарушалось, мы пребывали в постоянном страхе, и в нашем отношении осуществилось проклятия «и будешь бояться ты звука падающего листа», и «побежишь ты, и нет преследователя». По городу прошел какой-то слух, кто-то сказал: «Тальное, на тебя движутся боевики!», и евреи бегут как сумасшедшие и ищут какой-то укромный угол, чтобы заползти в него. В особенности, когда опасность была настоящей, когда бронепоезд обстреливал город, мы все должны были спрятаться в подвалах. Когда в город ворвалась группа боевиков, и ты должен вступить с ними в переговоры и договориться о размере контрибуции, в то время как ты опасаешься за свою жизнь. А такие «гости» посещали нас очень часто.
Вместе с этим, мы, евреи Тального, должны благодарить Бога Небесного за то, что грабитель Козаков со своими войсками, опустошившими все еврейские поселки в Уманском уезде, пропустили Тальное. Причина этого, по моему мнению, состоит в том, что много громил из Тального присоединились к войскам Козакова, и общественные деятели приложили все усилия для того, чтобы банда Козакова не вошла в Тальное. Одним из тех, кто отдал свою жизнь и старался изо всех сил, был доктор Билинкес, общественный деятель, который всей душой был предан своему народу. Мы использовали все средства, включая слезы и просьбы. После резни и убийств, которые Козаков устроил в Дубовой, мы собрали всю общину и все вместе, старики и дети, пошли на всеобщее собрание партизан, которое проходило в тот день. Я, как уполномоченный общины, защищал свою общину, а вся община меня поддерживала и заходилась в плаче. Наши просьбы и рыдания смягчили сердца многих христиан, жителей Тального, в сердцах которых еще не погасла искра человечности, и они тоже проливали слезы, жалея несчастных евреев. Тогда было принято решение не позволять ни одной банде боевиков входить в город. Об этом решении было известно и главарям громил из банды Козакова. А так как они не хотели ссориться со своими земляками, то решили пропустить Тальное. Благодаря этому мы спаслись от смерти.
Невозможно рассказать, сколько злоключений выпало на нашу долю в течение двух месяцев, когда в городе не было никакой власти. Хулиганы из окрестных сел беспрепятственно творили, что их душа пожелает, наши жизни и имущество были отданы на растерзание всем желающим. Группы боевиков раз за разом вторгались в еврейские кварталы в городах и селах, грабили, сколько хотели, и убивали. Хулиганы устраивали засады на дорогах и на станциях, вытаскивали евреев из вагонов, грабили все, что у них было, избивали их смертным боем, и многих убили. В нашем отношении осуществилось проклятие: «Извне губить будет меч, а изнутри – ужас». Мы сохраняли жизнь лишь по доброте местных христиан. Понятно, что мы не имели права ни на минуту забывать об их доброте.
В Тальном был врач-христианин из сынов Амана, который принес евреям много зла. И настал день, когда через станцию проходил советский бронепоезд, и этот врач попал в его сети. Нам немедленно сообщили, что если мы не будем ходатайствовать об освобождении врача, с евреями Тального будет покончено. Это уже не было для нас новостью. Мы знали, что несем ответственность за все действия Красной армии. Если какой-то солдат кинул камень и разбил стекло в доме христианина, либо что-то украл, они приходили к евреям, и «рабби Яаков платит четыре и пять». В особенности, если эта «драгоценность» пострадает в физически или материально, тогда нам не будет пощады, и мы со всеми нашими стариками и молодежью, с нашими женами и детьми побежали на станцию, где плакали и умоляли командира, не давая ему покоя, пока он не освободил этого врача. И кто не видел нашей радости, когда мы на руках несли этого врача от станции к городу, тот никогда не видел настоящей радости.
9 августа на станцию прибыл петлюровский отряд. Некоторые наивные люди думали, что они прибыли, чтобы установить в городе власть и прекратить царящую в нем анархию. И когда группа петлюровских солдат вошла в город, они остались на улице и не поспешили спрятаться. Но очень быстро эти наивные люди поняли, что ошиблись, и заплатили за свою наивность и физически, и материально. Петлюровцы набросились на евреев, которые находились на улице, избили их смертным боем и открыли по ним стрельбу. Было убито несколько человек. Они врывались в дома, грабили и насиловали попавших к ним в руки женщин.
Через несколько дней мы удостоились встречать Добровольческую армию. Мы думали, что они дадут нам защиту, но и от них мы не получили спокойствия. Они убивали, грабили, насиловали женщин, сожгли тридцать домов и 150 лавок.

(Шломо Теплицкий)

С текстом книги «Свиток резни» Вы можете ознакомиться на личном сайте Михаэля Шафира

Я решил записать для будущаго историка Украинского еврейства маленькую страничку той трагедии, которую пережило это еврейство в годы великой Русской Революции, как она отразилась в одном из местечек Украины, сравнительно большом, имевшем около 8 тысяч еврейского населения и почти столько-же русско-украинского.

Священной памяти моих замученных на Украине
в годы Великой Русской Революции братьев
посвящаю я эти строки.

Л.Билинкис

Я врач по профессии, всю свою жизнь прожил на Украине, молодость в городах, а последние 25 лет жил в м. Тальном, Уманского уезда, Киевской губ., занимаясь врачебной практикой среди еврейского и крестьянского населения. <…>.
И вот начинается та страшная трагедия, которую переживает Украинское еврейство уже 3‑й год и страничку которой, как переживаем ее в Тальном, в одном из центров повстанчества, я хотел бы написать как материал для будущего историка Украинского еврейства.
Мы впервые увидели ужасы гражданской войны в январе 1919 года — когда к нам прибыли первые части отступающей из Левобережной Украины Петлюровской армии — 3‑й Гайдамацкий полк Запорожского корпуса. По всей Украине уже шли слухи о страшных погромах, учиненных Петлюровскими войсками в Житомире, Овруче, Проскурове. За несколько дней до этого 1-й, имени Симона Петлюры, полк произвел погром на ст. Христиновка, где из 40 еврейских семейств было убито 16 человек, дома разрушены, имущество разграблено. Понятно, какое впечатление произвели на нас эти известия и с каким чувством мы встретили гайдамаков. И они сразу бросились в местечко грабить. 2 дня они грабили, но ни насилий, ни жертв, к счастью не было. Ко мне в дом явилось 2 грабителя, но я их прогнал /они приняли меня за русского/. На 2-й день явилось 2 офицера, потребовали кокаина, морфия, забрали все бывшие дома деньги /около 2.000/ и некоторые вещи и ушли. К концу 2-го дня к нам явился отряд Maнькiвськогo полка, чтобы обогреться, подкормиться. Я попросил начальника остаться на время, обещая содержать его отряд на счет населения, чтобы он охранял нас от бесчинств гайдамаков. К этому отряду присоединились еще небольшие части, разрозненные, отступающих, разбегающихся полков. Почти все офицеры жили у меня. В общем, это была довольно симпатичная молодежь, не резко юдофобски настроенная, но, к удивлению, на 20 человек оказался один только самостийник. Остальные — бывшие кадровые прапорщики, — служили по мобилизации или из-за хлеба, некоторые мечтали пробраться к добровольцам, другие домой, но в общем в общем все они отзывались очень пессимистически о своем войске — всяком недисциплинированном сброде, наскоро мобилизованном Петлюрой сейчас-же после свержения гетмана /из евреев на эту мобилизацию никто не явился/. С начальником этого отряда сотником Ткачуком я ездил в Умань хлопотать об оставлении отряда в Тальном для охраны. Но там я нашел полную бестолочь, во всех учреждениях суета, анархия, никакой связи с центром нет, в войсках полный развал, картина разваливающейся власти. Я уехал ни с чем. <…>.
Через несколько дней наш отряд ушел, и его заменил Звенигородский полк, которым командовал известный организатор восстаний против немцев Павловский. В офицерстве этого полка самостийность была ярче выражена; среди офицеров был и один еврей — Шварцбрейм из Шполы, впоследствии организовавший отличную еврейскую шполянскую самооборону против украинских повстанцев.<…>.
Павловский, бывший кадровый офицер, произвел на меня впечатление человека интеллигентного. Он пред’явил к нам требование на сукно, сапоги и др. Часть мы ему доставили. Он выступал раза 2 на улице с обращением к толпе крестьян и солдат, уговаривая их не обижать евреев. И действительно: ни его солдаты, ни другие из состава Запорожского корпуса, за небольшими отдельными исключениями, не грабили нас /я исключаю гайдамацкий полк/, не говоря уже об убийствах. Во время пребывания здесь этого полка к нам прибыл и командир корпуса Данченко, один из столпов республики /на нас 3-х держится республика на Петлюре, Коновальце и мне», скромно заявил он мне/. Этот самодур, бывший народный учитель <…> собрал к себе собрание из крестьян, представителей завода, волостного земства и евреев. Цель созыва собрания — просить поддержать армию хлебом, бельем, сапогами, табаком и др. Но он 3 часа говорил к собранию и о Базельском конгрессе 1905 года и о борьбе большевиков с меньшевиками и всяких других совершенно неинтересных для собрания вещах и до сути дела так и не дошел. Ее нам уже об’яснил его секретарь, — какой-то приват-доцент Киевского университета. И сам Данченко, и его окружающие, да и солдаты его войска были одеты как на маскараде, с оселедцами на бритой голове, с длинными китацями на шапках, широкими мотнями — эта армия производила впечатление татарской орды. Полки, отступая, быстро сменили друг друга, пред’являли к нам разные требования, понемногу грабили, но в сравнении с тем, что мы потом выносили от украинских советских полков /6, 7 и 8/, а особенно от повстанцев, это время еще можно назвать благополучным. Наиходшим из всех оказался 1-й имени С.Петлюры полк. Он был самый многолюдный /1.200 чел./, снабжен и артиллерией, но это самый разнузданный, устроивший наибольшее количество погромов. Во время его пребывания здесь со мной произошел следующий случай. Часов в 10 ночи ко мне стали стучать – «свичок для армii». Я не открывал, и они ушли к моему сотруднику по еврейскому комитету /о нем после/, сын которого, студент Грановский, работал в комитете по отделу снабжения и выполнения требований войск. Вскоре я услышал в этом доме стрельбу и крики. Я сообщил об этом по телефону в милицию и в отряд, охранявший завод, и пошел узнать причину криков. Там я застал человек 15 солдат, в доме погром. А когда они узнали, что я вызвал милицию, они окружили меня, угрожая расстрелять сейчас-же за оскорбление армии. «Это мы резали жидов в Житомире, это мы вырезали милицию в Овруче за защиту жидов» рекомендовались они мне. Мне с трудом удалось вырваться из рук грабителей. Этот полк за месяц сменил 8 командиров /выборное начало/ и, в конце-концов, около Шполы бросил фронт и очистил путь большевикам. <…>.
Наконец ушли последние Петлюровцы, и на их спинах в Тальное ворвался 8-ой Советский полк, который сразу бросился грабить евреев. Ко мне ворвалась шайка немцев, латышей и стали требовать оружия, и петлюровских офицеров. С трудом прогнал их один из офицеров остановившегося у меня штаба полка. Потом являлись еще грабители, но и их, правда с трудом, офицеры прогоняли. Грабеж в местечке продолжался сутки, и затем был вывешен приказ с угрозами расстрела за грабежи – и они моментально прекратились. Эти грабили больше, чем гайдамаки, но куда меньше и мягче, чем деникинцы впоследствии. В самый разгар грабежа ко мне, как к председателю еврейского комитета, явились 6 вооруженных с броневиком и пред’явили письменное требование на огромное количество сала, муки, свечей и яблок. Несмотря на их угрозы, я пошел к командиру полка, и он ограничил требования минимумом.
Как я писал раньше, у меня поместился штаб полка. Всего человек 10. Из них 1 студент и 1 агроном. Остальные вместе с командиром полка какие-то подозрительные, уголовные типы, едва грамотные, обвешенные золотыми цепями, браслетами, бриллиантовыми кольцами и запонками. У каждого огромные количества денег. Дисциплины никакой, солдаты бесцеремонно удаляли начальников из столовой, чтобы самим сесть за стол. Но в боевом отношении это был один из лучших полков. <…> Комиссар полка на 3-ий день организовал здесь Ревком. <…> На первое же собрание меня пригласили и об’явили, что наш комитет закрыт. 1-ым делом ревкома было – наложили контрибуцию в 3 ½ миллиона на местечко. Полк находил достаточным только ½ миллиона, но он скоро ушел, а ревком настаивал на немедленной уплате этой огромной суммы. Я собрал собрание зажиточных людей, предложил выбрать делегацию для переговоров с ревкомом, но никто не решался идти туда. Тогда я отправился туда один. Принял меня председатель чрезвычайки, какой-то взбалмошный, грязный юноша, не дал мне говорить и велел явиться к нему в 2 часа дня представителям буржуев. Но так как опять таки никто не хотел идти, то меня арестовали и об’явили, что если в течении суток контрибуция не будет внесена полностью, меня расстреляют, как заоложника. В Ревком явился весь местный медицинский персонал хлопотать за меня. Но нам пришлось выслушать от Гертлейна, а больше от Каминского так много брани по моему адресу, я и буржуй, враг народа, все время пил кровь народи и т.п. Затем Каминский пригрозил мне еще судом в Ревтрибунале за прошлогоднее выступление против большевиков /Действительно, после Октябрьской революции из Умани в Тальное прибыл маленький отряд большевистский во гласе с 20-ти летним евреем Гороховским, бестолковым, истеричным, полуграмотным мальчуганом. Он пред’явил к крестьянам требование выдать оружие /крестьянство было по всей Украине организовано в «Вiльне Козацтво» и в Тальном имело около 500 винтовок/, а от евреев контрибуции в 50 тысяч. Крестьяне заявили мне, что они знают, что это мы вызвали этот отряд с целью обезоружить их и что они этого нам не простят. Я отправился к Гороховскому, желая об’яснить ему создавшееся положение, но он отказался меня принять. Тогда я явился на устроенный им митинг, обратился к нему от имени евреев с просьбой не обезоруживать «Вiльна Козачество» которое несет охрану местечка, и заявил, что без разрешения местного исполнительного комитета мы контрибуции платить не может. Это вызвало большое удовлетворение у крестьян и сильное бешенство у Гороховского, который отдал приказ арестовать меня, но я скрылся, а ночью он сам убежал со своим отрядом, испугавшись восстания крестьян/. В конце-концов меня освободили, взяв с меня 10 тысяч контрибуции. Затем были арестованы более зажиточные евреи и крестьяне, несколько служащих завода и имения до уплаты контрибуции. И хотя евреи уплатили около 800 тысяч контрибуции, а христиане только 75 тысяч, хотя при взыскании ее над евреями допускались большие издевательства, но так как выколачивал ее вышеупомянутый комиссар Каминский, бестактичный, грубоватый, с резким акцентом, при помощи еврейских милиционеров, христиане считали себя ужасно оскорбленными и затаили в себе чувство мести ко всем евреям. <…>.
Возвращаюсь к описанию тальновских событий. Большевики удержались в 1919 году на Украине 6 месяцев. Все время до майского восстания всей местной жизнью управлял ревком. Во главе его стоял фельдшер Попов <…>. Вдобавок, он не имел хороших сотрудников <…>. Особенно отличились в этом направлении комиссары Просвещения <…>. Первым был <…> прикасчик Бляхер. За его подписью появился приказ о запрещении преподавания Закона Божьего в местных школах <…>. Можно легко представить, какое впечатление произвел на местное христианское население, религиозное и юдофобское, этот приказ, и какую богатую тему для погромной агитации дела злополучная подпись под этим приказом: «Комиссар просвещения Бляхер». Но этого вскоре сменил <…> тоже еврей. Этот комиссарствовал только 2 недели, но успел разгромить единственную общественную билиотеку, созданную мною лет 30 тому назад. <…>.
Яркой фигурой в Ревкоме был другой еврей Каминский, комиссар контрибуции. Он вместе с комиссаром завода Гертлеином, впоследствии расстрелянным Тютюником, занимали самые неприятные амплуа. <…>. Им поручено было и выколачивать контрибуцию, которая наложена была в таком огромном размере на евреев по настоянию выдвинувшей Каминского группы местных горе-социалистов. И выколачивая ее, они допускали и издевательства, и надругательства, и самые мучительные оскорбления, особенно по отношению к евреям. Всех арестованных евреев поочередно ночью выводили в лес группами, чтобы напугать, стреляли в воздух. Эти издевательства прекратились только тогда, когда во-время одного из таких «шуточных» расстрелов был тяжело ранен небогатый еврей Приблуда. <…>.
11-го мая, по данному, очевидно, из Умани сигналу, вспыхнуло восстание во всем уезде. Нас разбудила на рассвете усиленная стрельба. Я выскочил на улицу и убедился, что Тальное со всех сторон окружено вооруженными людьми, которые стреляли во всех появляющихмя на улице евреев. Стало известно, что убиты Попов, Лебединский и мальчик Орлик, брат которого был в Ч-ке, и другие члены Ревкома, а некоторые успели скрыться. По улицам шныряли вооруженные повстанцы, раз”езжали верхом некоторые из местных офицеров, но никого из евреев еще не трогали. Евреи успели спрятаться на чердаках, погребах, ставни и двери забили. К моему дому под”езал один из офицеров, Петр Бойко и предложил об”явить евреям, чтобы они выдали все имеющееся у них оружие. На мой вопрос, от чьего имени исходит это требование, он не нашел ответа, но, подумав, сказал: «от местной рядянской власти». Я отправился в сопровождении другого Бойко в типогрфию, нашел с трудом хозяев, просил напечатать об”явление и выдаче оружия. Улицы были еще пустынны – никто из евреев не решался показаться. Вскоре они наполнились масстой повстанцев, вооруженных только толстыми палками и мешками /для добычи/. Но опять-таки пока вели себя мирно. Вскоре явились ко мне повстанцы с требованием 5 представителям евреев явиться к церковной площади на сход /Я забыл упомянуть, что войск в Тальном не было, милиция, в большинстве из евреев, побросав оружие, скрылась, так что «завоевание» Тального досталось очень легко/. Повстанцы из окрестных сел вначале как-то растерялись: агитаторы уверяли их, что евреи расгромили церковь, убили на сходе много крестьян. Прийдя в Тальное, они убедились, что церковь цела, и никто из крестьян не был убит. Но раз они пришли, нужно заработать за потерянное время. Но местные крестьяне считали, что имущество тальновских евреев принадлежит им – тальновским крестьянам, и не хотели допустить, чтобы чужие его расграбили. Да и сомневались: не придется ли им потом расплачиваться за погром – чужие погромщики уйдут, а местные останутся. Были и такие, которые не хотели погрома и из-за гуманных целей и из за особого местечкового патриотизма: мы, мол, тальноцы, ни разу еще не громили своих евреев. Как бы то ни было, но пока было спокойно, а на церковной площади собрался огромный сход в несколько тысяч человек, где обсуждался очень бурно вопрос: громить или не громить евреев. На этот сход и потребовали еврейских делегатов. Но никто не решался итти. С трудом в каком-то погребе я розыскал казенного раввина, которого семья не хотела отпустить. Я убедил его и еще 3-х человек итти со мной на сход. 5-6 тысячная толпа встретила нас угрюмым, зловещим молчанием; только несколько местных крестьян присоединились к нам, очевидно с намерением защитить нас в случае опасности. Председатель нам заявил, что сход требует от нас в течении часа выдать все винтовки и пулеметы, иначе будет плохо. Это послужило сигналом: толпа завыла на тысячу голосов: одни требовали нас арестовать и пойти сейчас же искать оружия и, если евреи начнут стрелять, убить нас, как заложников /это подлые трусы боялись начинать погром, пока у евреев имеется оружие, в чем погромщиков убедил один из офицеров агитаторов, гнуснейший между ними, Иов Полещук/. Другие предлагали дать нам час времени на снесение оружия. Я взял слово и начал убеждать толпу, что у нас оружия нет, за исключением нескольких револьверов у молодежи, закопанных в земле, что бывшая у нас раньше самоохрана имела 11 винтовок и 5 револьверов, и у нас их забрали большевики, в чем имеется росписка. Говорили и поддерживали меня и некоторые из местных крестьян, протестовавших против предложения арестовать делегатов, как заложников. Но толпа жаждала погрома, и благоразумной части с трудом удалось добиться нашего освобождения с условием за 2 часа снести оружие. С тяжелым предчувствием предстоящаго несчастия ушли мы: мы пошли убеждать нашу молодежь выдать закопанные в земле десятка 1 ½ револьверов. Но молодежь не хотела расставаться этой, правда сомнительной, но все-таки единственной надеждой на самозащиту. Между тем, повстанцы рассыпались по местечку: кое-где уже грабили, кое-где стреляли, из задних улиц слышались уже отчаянные крики о помощи, но погрома настоящего еще не было. Настала ночь страшная, жуткая. Евреи попрятались, многих приютили крестьяне. Но и повстанцы притихли: они также боялись еврейских пулеметов и винтовок. Часов в 10 вечера меня потребовали в комендатуру: оказалось ,что офицеры-главари и организаторы восстания, выбрали комендантом очень порядочного, достаточно интеллигентного из приличной местной крестьянской семьи Арсения Васильевича Мельниченко. Мы, евреи, обязаны ему, как и инспектору 4-х классного училища Николаю Александровичу Карпову, учителю Дмитрию Георгиевичу Козанскому Гончаренке тем, что в Тальном погром не принял таких ужасных размеров, как в Умани, Иваньках и друг.местечках. Эти благородные, гуманные люди прилагали все силы, чтобы удержать этих разнузданных зверей от ужасов.
Как только я явился, комендант мне заявил, что ему донесли, что из синагоги стреляли, по повстанцам, что он предупреждает нас, ибо если такие вещи повторятся, он не в силах будет удержать повстанцев от зверской мести. Я не мог ему ничего сказать, обещал расследовать дело и, если окажется, что это правда, выдать ему виновника. Оказалось, как и надо было ожидать, что никто из синагоги не стрелял, а пустили эту провокацию охотники устроить погром. Некоторый Браверман 29 лет спрятался в доме рядом с синагогой. Когда грабители ворвались в дом, он выскочил в окно. За ним погнались, увели в поле и убили. Тело найдено было много времени спустя. Страшную ночь, полную неизвестности, провели мы, евреи. Утром комендант велел созвать сход еврейский: на сход явились 3 офицера и пред”явили требование немедленно начать сносить оружие. Один из них произнес такую подлую речь, полную обвинения против евреев, и таких страшных угроз, что весь сход огласился воплями и мольбой о пощаде. Затем они потребовали дать 10 заложников в обеспечение, что не будут стрелять в повстанцев, и что оружие будет выдано. Нашлось 10 человек, последовавших моему примеру и предложивших себя в заложники. Оружие решили снести все, что было. Оказалось 18 револьверов, между ними много негодного и 3 поломанных винтовки. Мы решили собрать деньги, авось можно будет откупиться от разбойников деньгами. Между тем главари решили собрать сегодня-же собрание из кооператоров, интеллигенции, заводских рабочих и крестьян, чтобы организовать гражданскую власть. Я, Коханский и Гончаренко поехали просить наиболее порядочных крестьян явиться на собрание, чтобы организовать гражданский орган управления из порядочных людей. Собрание происходило в чайной. Председателем был Ив.Т.Кулик, крестьянин-интеллигент, доброжелательный к нам, но слабохарактерный и неспособный руководить собранием и отстаивать свои мнения. Из евреев присутствовал я один. Здесь выступил вышеупомянутый Иов Полещук и в подлой, расжигающей речи заявил, что его жена, бывшая переводчицей у немецкого коменданта, знает, что немцы, уходя отсюда, оставили евреям 600 винтовок и 14 пулеметов, что евреи стреляли в сход и т.д. , и т.д. На мои уверения, в лживочти этого, что немцы сдали все свое оружие петлюровскому отряду, на попытки Кулика и некоторых крестьян поддержать меня, он ответил руганью, обвинял меня, что я раздал всем защитникам взятки. Остановить этого подлого лжеца и клеветника и поджигателя, лгавшего под одобрительный гогот набившейся в зал повстанческой сволочи и ружейной стрельбы на улице, не было возможности.

В таком-же подстрекательском духе, но в относительно приличной форме говорил и председатель крестьянского банка Гулько, духовный вождь восстания, ярый юдофоб, на наше несчастие арестованный и избитый за контрибуцию, которой он уплатил /за счет банка/ 30 тысяч. Я не в силах был выдержать этих оскорблений и унижений, я боялся расплакаться от бессильной злобы и ушел, передав Карпову повлиять на Полещука, успокоить его. Во время заседания начался было уже погром, но Карпов и Мельниченко бросились в толпу громил и разогнали их. На этом собрании решено было на следующий день произвести повальный обыск во всех еврейских домах и, если где будет найдено оружие, убивать на месте. Там-же был избран комитет во главе с Гулько для ведения гражданского управления. Часов в пять вечера, когда я уже был дома, мне сообщили, что евреев мущин из Заречной части выгоняют за местечко на базарную площадь. Я бросился к коменданту, котрый сказал, что не отдавал подобного приказания, и велел отпустить всех домой. Наступила 2-ая страшная ночь. Что принесет она нам. Кто завтра увидит еще свет солнца, для кого она будет последней ночью в жизни.
Часов в 8 вечера ко мне в дом является Иов Полещук с 2-мя вооруженными солдатами. С ним пришли Карпов, Коханский, Гончаренко и Начальник почты, мой приятель А.И. Шваб. Полещук уселся и начал говорить: «Я должен бы Вас на месте убить, вы этого заслужили», и начинает рассказывать ,что в 1917 году, когда был произведен налет на 2 семьи, причем было убито 2 человека, я сообщил милиции, что он и его жена /крещеная галицийская еврейка/ были участниками этих налетов. Это оскорбление может быть смыто только моей кровью. Я подтвердил, что, действительно, сообщил об этом начальнику милиции, ибо их и в масках узнали родственники убитых, но просил начальника милиции секретно расследовать это. Но если это была неправда, ем следовало привлечь меня к суду за клевету, а не через год почти прийти ко мне, безоружному старику, и грозить 3 винтовками. Пришедшие с ним добрые люди успокоили эту подлую тварь и помирили нас – для этого они и пришли с ним, ибо боялись, чтоб он не убил меня дома или на улице. Но он потребовал, чтобы общество уплатило ему за меня огромный выкуп. Я ему заявил, что я не знаю, во сколько меня оценит общество, что я завтра созову сход, на который и он придет и лично изложит свои требования. Наконец он ушел, а вышеупомянутые гуманные люди решили организовать из учителей и других порядочных людей ночной обход, чтобы предотвратить ночные убийства и грабежи. Но беспрерывная стрельба на улицах не дала им выполнить своего намерения. К счастью, кроме грабежей ночью ничего не произошло. Прошлая 2-ая ночь, бессонная, зловещая, угрожающая. Рано утром ко мне явилось человек 10 вооруженных и заявили, что начальник прибывшего ночью из Умани вооруженного отряда требует меня немедленно явиться. Люди незнакомые, требование грубое, что еще предстоит. Семья боялась отпустить меня одного с неизвестными подозрительными людьми. Но я пошел. Вся улица была уставлена цепью солдат, были пулеметы. Мои конвойные говорили другим по дороге: «Этот знает, где закопаны винтовки и пулеметы. Если он не укажет, мы его расстреляем». У комендатуры стояла толпа повстанцев из Уманского отряда и старшие. Меня окружили и потребовали указать оружие. Ни одного знакомого лица. Это меня обезкуражило. Я обратился к старшему с просьбой вести переговоры в комендатуре, а не на улице в шумной толпе. По его предложению толпа выбрала несколько человек, которые вместе с начальником повели меня в комендатуру. Туда скоро явился и Мельниченко, при виде которого я немного ободрился. Я начал говорить им, доказывать, что оружия у нас нет, иначе мы бы защищались, говорил горячо, должно быть, убедительно, ибо меня все-таки освободили и с провожатыми отпустили домой. Дома меня встретили со слезами радости. С утра должен был начаться повальный обыск в еврейских домах. Но предварительно был отдан приказ всем мущинам евреям, начиная с 15-ти летнего возраста выйти за местечко, на базарную площадь, кто после 10-ти часов из мущин будет найден дома, будет убит на месте. Можно представить себе ужас народа, не знавшего, с какой целью выгоняют мущин в поле за черту местечка, и оставляют дома однех бесзащитных женщин на милость страшных повстанцев. По всему местечку раздался отчаянный плач и вопль: родные прощались друг с другом, другие читали предсмертные молитвы, готовясь к смерти, жены и дети цеплялись за уходящими мужьями и отцами, и солдаты прикладами их отгоняли, а мущин избивали и над горем несчастных, над их смертельной мкой издевались. Плач и стоны одних, дьявольский хохот и ругань других стояли в воздухе. А в местечке пока начались повальные обыски – т.е. группы разбойников и грабителей врывались в дома, грабили, насиловали, уничтожали имущество; несколько спрятавшихся на чердаках и в погребах человек были вытащены и зверски убиты: 3 человека: старик Друсман, Тафлинский и в другом доме убит Барнбойм, в 3-ем смертельно ранен глубокий, дряхлый старик, скончавшийся в ужасных мучениях ночью в амбулатории. Далее были тяжело ранены молодой человек Немировский, а невесте его, хотевшей защищать его, отрублена правая рука /белошвейка/. Число жертв и тяжело раненых увеличивалось с каждым часом. Крики и стоны раненых, визг и крики насилуемых женщин, звон разбиваемых стекол, ружейная стрельба – могли свести с ума. Я пробрался в народную амбулаторию, где скрывался еврейский медицинский персонал; мы решили рискнуть пойти оказать помощь раненым и наиболее тяжелых перенести туда, как в более безопасное место. Часть персонала на повозке скорой помощи поехала на базарную площадь для оказания помощи раненым и тяжело избитым, но собравшиеся там некоторые из местных крестьян и особенно женщины, стаскивали с повозки раненых, не позволяли перевязывать их, ни отвозить их в амбулаторию, издеваясь и ругая и их, и персонал. Куда пропала в этот жестокий день и чувство женской жалостливости и сердобольности у украинской женщины. До какой жестокости и бессердечия дошла она.
На другой повозке я с одной доброй украинской женщиной, сестрой милосердия Шевченко, самой явившейся в амбулаторию и предложившей мне свои услуги, поехали собирать раненых в домах, погребах, чердаках. Картины, увиденные нами, не забудешь до последнего издыхания: убитые, рядом тяжело раненые, боящиеся стонать и притворяющиеся мертвыми, разбрызганные по стенам человеческие мозги, лужи крови, разломанная мебель, уничтоженные и расграбленные пожитки, и напуганные, со смертельным ужасом в глазах выглядывали из разных углов несчастные дети и женщины. А в амбулатории, когда мы вновь собрались вместе, мы рыдали, передавая друг другу виденные ужасы; молодежь требовала у меня дать ей яду, чтобы не видеть больше мук и страдания народа своего. Но неумолимая судьба сулила нам увидеть впоследствии еще большие ужасы.
На площади, между тем, происходило следующее. Собранных туда мущин евреев окружили вооруженные чужие люди, выставили пулеметы и потребовали в течение часа выдать все оружие и всех коммунистов. Конечно, ни того, ни другого, выполнить нельзя было: оружия не было, а коммунисты были уже перебиты или разбежались. Народ, не видя никоткуда спасения, ибо и сам Господь забыл нас, и не ожидая пощады от этих людей, горячо молился, исповедывался друг перед другом, готовясь к смерти. С местечка доносилась стрельба, крики женщин, вопли детей, звон разбиваемых стекол. А кругом стояла безучастная толпа, злорадствуя и издеваясь над несчастными, обреченными. Прошел этот мучительный, равный целой вечности, час. Ни оружия, ни коммунистов. Тогда приказали выйти из толпы всем молодым и увели их. Что переживали отцы, когда уводили сыновей, в страшное неизвестное, когда с местечка одновременно слышались крики жен и дочерей. И в этой нечеловекческой муке люди оставались часы-целые вечности. В 5 часов об’явили, что все свободны, что молодежь невредима. Безумная неожиданная радость охватила всех: обнимали друг друга, целовали этих вестников избавления, спасения, но страх и неизвестность за судьбу близких, покинутых дома гнало толпу в местечко. И там одни плакали от счастья, застав своих невредимыми, другие, увидав своих родных убитыми ,тяжело ранеными, безумно рыдали, проклиная и судьбу, и людей-зверей. Кто пережил этот, по истине, судный день, не забудет его во всю свою жизнь. И только дьявол из преисподней мог придумать такую нечеловеческую муку для 8 тысяч людей, такое подлое, гнусное, зверское глумление над человеком. <…>.
Кончился 3-ий день восстания. Уставшие, не вполне удовлетворенные недостаточным количеством убитых и недостаточно набитыми мешками, под давлением Уманского и благоразумной части местных крестьян, начали расходиться по своим селам повстанцы, а к утру стали выходить из своих убежищ и евреи; созданный гражданский комитет первым актом своей деятельности приказал выкопать тело убитого Попова и произвести медицинское освидетельствование, не был ли он евреем; затем он разрешил разыскать тела убитых и не поггребенных евреев и предать их земле. И затем постепенно жизнь начала входить в свою колею. <…>.
В тальном начал устанавливаться порядок. За все три дня восстания мы похоронили 10 евреев убитых и 6 христиан: Евреи: 1/ Пятерский – 61 г., Друсман – 66 л., Немировский – 23, Тафлинский – 24, Лебедин – 22, Орлик – 19, Калиновский – 25, Лисогор – 24 /этот не вынес ужасов, отравился серной кислотой и скончался в страшных мучениях/, Финкель – 19 лет. Христиане: Попов, Гросс /псевдоним/, Качур, Капитанов, Миронович и 1 неизвестный. Остался «повстанческий штаб» с небольшим отрядом, который, собственно, не знал, что делать дальше. Он попытался произвести мобилизацию, но никто не явился – крестьяне пошли охотно на несколько дней «бить жидов», а главное, грабить, а охотников воевать с большевиками не было. «Штаб» занялся вымогательством денег у евреев. Начальник штаба, его помощник, офицеры, писаря, коменданты, а то просто всякая сволочь приходили к нам, требовали костюмов, сапог, денег, угрожая возобновлением погрома. И мы давали, давали без конца; гнали на железную дорогу разбирать полотно, исправлять, таскать дрова и воду для захваченного повстанцами паровоза с несколькими вагонами, которые не имели никакого применения. И мы исполняли все, лишь бы не убивали нас и близких нам.
3 недели уезд находился во власти повстанцев и нужно признаться, что мы в Тальном жили сравнительно сносно – больше эксцессов не было. Правда, это было время полного безвластия, ибо ни комендант, ни «шта», ни крестьянский комитет, никем из крестьян не ставился ни во что, но над евреями властвовали все и каждый. Крестьянский мальчишка считал себя над нами начальником. Но мы были счастливы, что нас не убивают, открыто не грабят. В эти дни к нам неожиданно прибыла страшная банда Юрка Тютюника, которая успела прогреметь своими зверствами над евреями; со страхом и трепетом мы ожидали своей участи, но хороший отзыв о нас нашего коменданта и штаба спасли нас от нового погрома. Он выпустил здесь одно из самых страшных за все время гражданской войны погромных воззвания: «бейте кацапiв комунiстив i iх прихвостней – жидiв». О последних «кто не хочет быть гостем, пусть будет наймитом». <…>. Тютюник пробыл здесь 2 дня и ушел. И через несколько дней неожиданно для нас и для штаба, на зеленые еврейские праздники, появился в Тальном большевистский броневик и стал бомбардировать Тальное. Штаб, войско, коменданты разбежались по соседним селам, а пострадали мирные жители, преимущественно евреи. Броневик выпустил 80 снарядов, были убиты 2 еврея /Финкель и Розенфельд/ и 1 крестьянка, сожжена одна хата, а затем красноармейцы с броневика и эшалон 7-го Советского большевистского полка, столь знаменитого своими грабежами, бросились грабить в местечко, главным образом евреев, хотя ограбили и дома некоторых повстанцев. Среди грабителей были и евреи, которые грабили немилосердно своих. Грабеж продолжался почти сутки; у меня перебывало несколько партий грабителей, очистили все, что не было спрятано, но ни насилий, ни жертв не было. Пограбили и ушли, а вслед за ними вернулись и «штаб» и «войско», и коменданты, и вся остальная банда и к нам же пред”явили требование возместить убытки, причиненные грабителями-повстанцами. Оосбенно требовательным явился Илья Бойко. И мы, конечно, платили с лихвой, и вставляли выбитые стекла, и ремонтировали дома повстанцев, и шили для них новые платья взамен ограбленных и т.п.
Через неделю сюда прибыл неожиданно прогнанный из Умани отряд Клименко. В этом отряде, в командном составе были разнородные люди, об”единенные одной общей ненавистью к коммунистам. <…>. При вступлении в Тальное, передовые части убили Шатроватого 49 лет и тяжело ранили Грановского 20 лет. Сразу местечко замерло, опять переживаем то, что переживали 4 неделю тому назад, паника, бегство в овраги, к доброжелательным крестьянам в овины, погреба. Вспоминаешь майские ужасы и спрашиваешь себя: что несет нам грядущий день. Раненый Грановский пробрался ко мне в дом, за ним прибежала вся его семья, бросив свой дом на произвол судьбы. Притаившись, мы прислушиваемся к уличной стрельбе, шуму, в доме стонет тяжело раненый юноша, и плачет над ним его несчастная мать. Вдруг являются ко мне 2 офицера: начальник «нашего «штаба» и его помощник. Под строгим секретом сообщили они, что только что судили его, начальника штаба и приговорили к расстрелу за то, что получив от меня взятку, не провел мобилизации <…>. Но ввиду его прежних заслуг его помиловали, только отстранили от службы, но надо мной состоялся заочной приговор к смерти, а имущество к расграблению. Они с опасностью для жизни пришли, чтобы предупредить меня и помочь мне с семьей скрыться чер.ночь, а рано утром они приедут в мое убежище и увезут меня к себе в село, где я пробуду у родных их, пока минет опасность. Как я мог не поверить им в такой момент. <…>. Во время разговора на улице шум усилился: они испугались, не вернулись-ли коммунисты, и убежали. А я остался в испуге и смятении. Что делать, куда уйти, как пробраться с семьей ночью по улицам, полным пьяных бандитов, как оставить дом на произвол судьбы. Но долго раздумывать не приходилось. Вызвав повозку скорой помощи, я отправил раненого и семью его в амбулаторию, а потом уселся сам с семьей на эту повозку, как будто везем больных в барак, проехали благополучно я с женой к начальнику почты, Швабу, а дочь с детьми в училище к Карпову. Нас приняли очень радушно, успокоили, утешили. Мучительную ночь провели мы, и страх за себя, и за своих несчастных братьев, оставшихся в местечке на милость этой страшной банды. Утром мне сообщили, что ночью, кроме нескольких грабежей и избиений, ничего особенного не произошло, у меня дома тоже благополучно. За мною в мое убежище мои офицеры не пришли. К вечеру я вернулся домой, узнав, что меня никто не ищет и что вообще отряд ведет себя хорошо. <…>.
К моему возвращению был созван еврейский сход, на который явился Новак и еще 2 офицера. Новак выступил с красивой, поистине гуманной речью, говорил о мирном сожительстве всех народов Украины в новом общем отечестве, внес своей речью успокоение, обещал, что эксцессы не будут допущены, и обратился с просьбой поддержать их бельем, сапогами, табаком и другими. Мы воспрянули духом и с благодарностью дали часть требуемых продуктов. <…>. Этот отряд пробыл здесь недели 2, все время вел себя прилично и ушел, спасаясь от наступающего большевистского Сквирского полка. <…>.
Во время второго набега Козакова и Сокола на Умань они собирались сделать налет и на Тальное. Из Умани к нам было передано телефонное распоряжение всем христианам выставить на окнах иконы, дабы нечаянно «козаки не заскакували». Понятно, с каким страхом и ужасом мы ждали их. Но, к счастью нашему, они не пришли. Говорят, что спас нас от несчастья Сокол в благодарность за то, что при вступлении карательного Сквирского полка в Тальное, Сокол не успел уйти, и евреи, на свое горе и несчастие, укрыли его, снабдили сапогами и помогли выбраться из Тального. Он тогда был довольно приличным сотником в отряде Клименко – зверем он сделался потом.
Возвращаюсь к Тальновским событиям. Во время пребывания отряда Клименко, неожиданно, пешим порядком из Умани прибыл Сквирский большевистский полк под командой унтер-офицера царской службы Масло. Повстанцы успели расбежаться, и Сквирцы заняли Тальное без боя. Этот полк, имевший в своем составе много евреев, пробыл здесь 5 дней, никаких репрессий не произвел /ограбил дома нескольких повстанцев, в том числе Гулько, Ильи Бойко, священника и друг./. За убытки впоследствии пришлось нам возместить. Когда они ушли из Тального, за ними ушли много еврейской молодежи, опасавшейся мести, хотя Сквирцы никого не убили. <…>.
Так мы прожили все лето в вечном страхе появления этих банд. Но нас спасала железная дорога: ибо бандитов сильно терроризировал броневик. В это лето мы реорганизовали наш исключительно еврейский комитет в «комитет спасения», он-же «мирную делегацию». <…>. В первый приход отступающей Петлюровской армии явилась потребность в постоянном еврейском органе для сношения с войсками, с властями. В разгар грабежей гайдамаков я созвал несколько человек, и мы организовали комитет. <…>. И он нес свой тяжелый крест с перерывами и с персональными переменами во все время гражданской войны. Только мне пришлось нести непосильное бремя председателя бессменно. <…>.На этом комитете лежали тяжелая обязанность, крайне ответственная, вести переговоры с представителями всевозможных частей, атаманами банд, с местными властями, местными крестьянами и разными вымогателями, удовлетворять всевозможные и не возможные их требования, стараясь удовлетворить их без особенного обременения населения, устранять опасность, угрожающую народу, и добывать нужные на все это огромные средства.
<…>. В это время комитет собирался у меня, как сравнительно безопасное место. Здесь принимали и представителей банд и просто вымогателей и угощали их, но вскоре эта часть была перенесена в квартиру фельдшера Кагана, где эта бандитская мразь чувствовала себя свободнее, чем у меня. <…>. И еще одну задачу пришлось выполнить комитету – вести борьбу с голодом. Во время восстания был пущен лозунг: «Не продавать ничего жидам». Этот лозунг легко привился <…>. Поэтому на базары крестьяне ничего не вывозили, ехать в деревни за продуктами мешали банды, сделавшие дороги непроезжими. И еврейское население было-бы обречено на голодную смерть, если-бы на помощь нам не пришел местный исполком, избранный при изгнании повстанцев из представителей крестьяне всей волости. <…>. Они выдавали комитету из своих запасов зерно всякое, которое перемалывалось в муку и выдавалось евреям: богатым за плату, бедным бесплатно. <…>. Так шла работа комитета во все лето 1919 года, когда в начале Августа под напором Добровольцев большевики стали очищать Правобережную Украину. По следам отступающих появились шакалы-банды и повстанческие отряды, а затем части регулярной Петлюровской армии – галичане, гуцулы. Первым к нам по железной дороге прибыл Ю.Тютюник, тогда уже командующий повстанческими отрядами Киевщины. Рано утром в местечко ворвалось несколько козаков, и первой жертвой их сделался юноша Ярмоленский, раненый разрывной пулей в живот. С выпавшими кишками в руках он вбежал ко мне. В то время, когда я оказывал ему помощь, к моему дому подошел небольшой отряд козаков с офицером во главе и вежливо обратился с просьбой добыть для броневика украинское знамя, табак, сало и друг. Я ему обещал доставить просимое, но и его просил со своим отрядом не допустить убийств и погрома. Он обещал, послал своих людей охранять местечко, а сам остался у меня закусить. Вдруг вбегает Карпов и с ужасом сообщает, что посланные для охраны казаки, вместе с другими начали погром. Мы с офицером и успевшими собраться членами делегации бросились на улицу. Но офицер, на которого мы надеялись, вынужден был вскоре уйти, т.к. грабители грозили ему револьверами /а может быть, комедию разыграл он, чтобы не мешать друзьям в их работе и не нести за это ответственности/. Разыгрался страшный погром. Собрались на улице члены комитета, христиане и, разбившись на несколько групп, рассыпались по закоулкам, где разбойники особенно творили свое гнусное дело, и, следуя за ними, упрашивали, умоляли не убивать; мы им раздавали табак, спички, сапоги, лишь-бы умилостивить их. Не раз мне задавали вопрос: «А не жид ли вы» /Я был единственный еврей среди делегатов/. Что за страшные, подлые, проклятые дни. Трупы с разбитыми черепами, с вывалившимися внутренностями, тяжело раненные, изнасилованные девушки. Дикие звери с человеческим обликом перебегают из дому в дом, убивая, уничтожая имущество, грабя, насилуя. Разбитые окна, двери, поломанная мебель, разорванные перины – перья перемешаны с продуктами питания, добытыми с таким трудом, облитые помоями, смешанные с грязью. В одном доме в луже крови с расбрызганными по стенам мозгами на полу валялся несчастный юноша Бард, единственный сын у матери. Дальше, посреди улицы лежит беженец из Иванька, где была убита его жена; в Тальное он прибежал с 3-мя сиротами, спасаясь от Козакова; испуганными, мертвыми глазами уставился он в небо. В саду настигли эти подлые убийцы старика учителя Волынца; собаки лижут кровь на отрубленных руках. Он оставил 4-х круглых сирот совсем нищими. Карпов достал где-то простыню и покрыл тело своего несчастного коллеги. На мосту зарубленный шашками отец комиссара Каминского, на пороге своего дома зверски растерзан юноша бондарь Косогляд, смело упрекавший грабителей и разбойников за их подлое дело. Мы замечаем, что убивают по заранее составленному списку: лиц, родственники которых причастны были к первому ревкому. И мы замечаем на улицах шляющихся вдохновителей этих убийств, хотя сами не убивающих – нас было слишком много свидетелей.
Мы в отчаянии – не видно спасения и конца ужасам. Но неожиданно появляется группа галицийской кавалерии. Мы останавливаем их. О Лукашевич обращается к ним с приветствием, мы умоляем прекратить погром. Они бросились на разбойников и выгнали из местечка плетьми эту трусливую сволочь. <…>.
Прошла страшная ночь. Ко мне в дом, в сад, в сарай, чердаки набилось масса евреев, больные, дети, девушки, спасающиеся от насильников, в приемную перенесли раненых из домов, где никто не решался ночевать. В больницу нельзя было перевозить, чтобы по дороге не докончили их эти звери. Страшная ночь, незабвенная: стонут раненые, в страшных муках умирает раненый первым Ярмолинский, плачут осиротевшие жены и дети. Ужас и безумие, горе и отчаяние и страх, как бы не ворвались и сюда и не произвели страшной резни. Но эти позорные, трусливые наемники сами боялись ночи и убрались на вокзал. Но утром они опять появились, и вчерашние страсти возобновились. Сегодня грабили и убивали некоторые старшины из конницы страшного зверя Химича. Двое из них явились ко мне и потребовали у меня 15 тысяч, но у меня было тогда несколько членов комитета – они уехали ни с чем. Комитет опять выбивался из сил, стараясь следовать за убийцами и погромщиками, ибо в нашем присутствии они не убивали, не насиловали, а только грабили. Но их было так много, а нас было так, сравнительно, мало. <…>.
Видя, что погром расгорается все сильнее и что мы не в силах уменьшить ужасов его, мы решили обратиться к Тютюнику за защитой. Не желая ослабить наших сил отправкой делегатов на вокзал, мы попросили местного священника Калиновского и вышеупоянутого врача Л., отправлявшихся на вокзал по своим делам, сообщить Тютюнику о погроме. Но эти скверные представители: один – своего сана, другой – своей гуманной науки, не выполнили своего долга, и на их совести несколько невинно убитых.
Прождав 2 часа известий с вокзала напрасно, мы решили, наконец, сами ехать туда. <…>. Тютюник нас тотчас принял. Выслушав нашу просьбу, он нам сказал, что ничего не знал о происходящем в м. погроме, упрекнул нас, что мы раньше не оповестили его об этом /а мы, помня, его весеннее страшное воззвание, не возлагали надежд на него, и обратились к нему, когда уже все средства истощились/. Он приказал отряду <…> отправиться в местечко и немедленно восстановить спокойствие, а сам во главе небольшого конного отряда поскакал вслед за ними. Мы поехали сзади; по дороге он встретил несколько грабителей, несших мешки с награбленным еврейским имуществом, одного из них собственноручно тут же застрелил, других арестовал и поскакал дальше. Через ½ часа он приехал в помещение комитета, где собрались все, так много поработавшие в эти 2 страшные дня. Мы его благодарили и от имени населения, и комитета. Он в очень красивой речи выразил горячее сожаление о пролитой невинной крове, уверял, что пока он здесь, это не повторится, говорил о мирном сожительстве народов, населяющих Украину. Тут же он продиктовал приказ, в котором извещал, что за погромы в Тальном расстреляно 6 человек, и за малейшую попытку к грабежу будет расстрел. Пробыв в комитете час, он уехал, сопровождаемый благодарностью собравшихся в огромном числе евреев. <…>.
После от”езда Тютюника из комитета пришлось собрать и похоронить убитых. Всего за эти 2 дня было убито 11 человек: Хаим Эрлихман, 57 л., Перель Идельсон 60 л., Зусь Котляр 23 л., Люва Ярмолинский 21 г., Овсей Бард 16, Дувид Забран 55 л., Ицко Каминский 52 л., Моисей Волынец 55 л., Гершон Косогляд 25, Рухля Геренштейн 62, Хаим Зубатый 36 л. Ранено было 18 человек.
За время пребывания Тютюника здесь мне пришлось быть у него на вокзале раза 3-4. Каждый раз я там встречал видных местных повстанцев, которые скрывались все время пребывания здесь большевиков и теперь сразу вынырнувшие из своих укромных мест и чувствовавшие себя теперь хозяевами положения. С одним я как-то на вокзале имел разговор. Это был Петр Бойко: «Я раньше всегда хорошо относился к евреям и Вас я уважал; в этом вы могли убедиться во время восстаний, но вы, евреи, организовали карательный Сквирский полк, вы его содержите и вызвали в Тальное, чтобы нас грабить. За что». Конечно, все мои доводы и убеждения не действовали на него и на других.
По указанию этих господ было арестовано около 20 человек христиан: рабочие, бывший комиссар продовольствия Фанарджи и комиссар чрезвычайки Гертлейн, а также народный судья Куприевич, недостойный сын высокогуманного Уманского священника, умолявшего Козакова остановить погром. За всех асестованных комитет несколько раз хлопотал. Из них Гертлейн был расстрелян, несколько рабочих получили шомпола, а остальные все были освобождены. Все повстанцы, пострадавшие от большевиков, пред”явили нам теперь требования возмещения убытков, и мы ,конечнО, платили. Особенно требователен и нахален оказался Полещук Иов, который потребовал огромную сумму /50 тысяч/, грозя привести гайдамаков. Часть мы, после долгих переговоров уплатили ,а часть он сам вымогал у торговцев. Тютюник об”явил мобилизацию; призывались и евреи. <…>. Когда была объявлена мобилизация, я в беседе с подлежащими мобилизации молодыми людьми изложил им свои взгляды на ту роль, которая им предстоит в этой армии. 35 евреев были приняты в отряд, но когда отряд, под давлением добровольцев стал отступать к польской границе и расбегаться, ушли оттуда и евреи.
Недели 2 простоял здесь отряд Тютюника, и все время было относительно спокойно. Были пред”явлены обычные требования к нам, и мы выполняли. Некоторым видным повстанцам мы поднесли, помимо их требования, приличные суммы. Только 2-ое из них отказались. В общем, войска вели себя теперь уже сносно, а галичане-гуцулы, среди которых было много интеллигенции, великолепно.
Через 10 дней, под напором отступающей южной группы большевиков и добровольцев, надвигающихся с востока, Тютюник ушел на Христиновку, а к нам прибыл Херсонско‑Таврический полк. И впервые за годы гражданской войны мы увидели солдат, плохо одетых, под командой простых крестьянских парней, которые вели себя как настоящее дисциплинированное войско, не грабили, не насиловали, не убивали. По всему местечку стояли тысячи солдат, а евреи свободно ходили по улицам, торговали. Правда, крестьяне и евреи землеробы /здесь их было семейств 30, которым крестьянский сход весной уделил землю для личной обработки/ сильно страдали от потрав, и солдаты у них забирали зерно и солому, но это было несчастье, сопряженное со всякой войной. И еще они забирали у крестьян лучших лошадей и ограбили дома некоторых повстанцев. И комендант военный, простой парень, тоже лично кутил, пьянствовал.
Через 5 дней большевики ушли, а к вечеру уже появился с востока Деникинский броневик. Комитет не успел собраться, и я, пригласив случайных трех человек /между ними один полковник в отставке/ пошли приветствовать этот отряд. На мосту нас обстреляли по ошибке с броневика, и мы исбежали серьезной опасности быть убитыми. Командир броневика нас принял холодно, сказал, что сейчас боевой момент, а предложил завтра принять нас на вокзале и побеседовать. По совету вышеупомянутого полковника мы решили за ночь почистить улицы местечка, надеясь этим задобрить неизвестного хозяина завтрашнего дня. Все население, по приказу Комитета, высыпало на улицу с метлами, лопатами. Ночь чудная, светлая, но настроение тревожное — уже дошли к нам слухи о погромах, учиненных добровольцами в Городище, Корсуне. У меня дома собрались некоторые члены комитета и обсуждали, и гадали, что несет нам, евреям, завтрашний день, — и вдруг мой дом начинают обстреливать с близкого расстояния. Из 3–4 винтовок. Пуля пробила потолок и засела в стену, а несколько засело в стене. Стреляло три верховых, которые потом проскакали через все местечко, продолжая стрелять. К счастью, никто не пострадал, – все успели попрятаться. Кто стрелял. Очевидно, это хотели мстить нам за большевиков или просто попугать, ради озорства, евреев.
Утром делегация из интеллигентов, евреев и некоторой части крестьян отправились на вокзал приветствовать Добровольцев.
На приходе, пребывании здесь и уходе добровольцев я остановлюсь подробно, ибо на них в огромной массе интеллигенции, буржуазии и еврейства возлагались большие надежды. <…>. Итак, многолюдная делегация встречала на вокзале добровольцев с броневика «Пластун». <…>. Как‑то чувствовалась натянутость, неискренность с обеих сторон. Мы, евреи, поднесли солдатам махорки, офицерам папиросы. На броневике оказались кое‑кто из наших повстанцев при винтовках. Меня командир познакомил с Заведующей санитарно‑питательным пунктом при броневике, Лабинской, Екатеринославской помещицей, оборудовавшей на свои средства этот поезд и отдавшей и все свои средства материальные и свою жизнь на служение этой гнусной армии.
Она производила впечатление хорошей пожилой женщины. И как могла она оставаться в этой армии грабителей, убийц и насильников, мне непонятно. Она, ссылаясь на то, что они ушли далеко от своей базы, Екатеринослава, попросила меня снабдить ее медикаментами и перевязочными материалами, что мы доставили. А затем требования посыпались как из рога изобилия. И чего только не «просила» она для своих «бедных» солдат: и меду, и варенья, кофе и какао, мыла и свечей, посуды разной, и не упомнишь всего. И мы с трудом доставали и давали, надеясь этим искупить перед этой подлой армией наши грехи. Какие же мы были наивные.
Лабинская мне посоветовала завтра встречать начальника головного отряда, есаула Печерского, но посоветовала встретить радушнее, теплее. О нем говорили, что он очень не любит евреев и не принимает от них хлеб‑соль. Когда мы пришли домой, в местечко вступил отряд махновцев. У моего дома я нашел несколько верховых и начальника отряда /говорили, что это был брат Махно/. Они попросили дать им папирос /комитет выдавал всем войскам папиросы/, причем начальник мне сказал: вы нас не бойтесь, мы изменили нашу тактику по национальному вопросу и по другим. Бойтесь этих, что на вокзале. Броневик, узнав о приходе махновцев, уехал, а Махновцы немного пограбили окраины, ушли ночевать в ближайшее село, захватив с собой 2‑х делегатов из тех, что встречали добровольцев, — христиан и увезли их с собой, но отпустили невредимыми; только на обратном пути солдаты отняли у них деньги и сапоги. Потом они уверяли, что евреи указали на них махновцам — между ними один полковник в отставке, и ушли из комитета. Да, с приходом добровольцев комитет спасения распался за ненадобностью или скорее бесполезностью. Еврейский комитет уцелел: ему еще предстояло слишком много и страшной работы.
Утром собралась более многочисленная делегация, заводская администрация с дамами в белых платьях и с цветами в руках, евреи, крестьяне. Печерский прибыл часов в 12. Приветствовать его выпало на мою долю, ибо никто не хотел говорить. Встреча вышла еще более холодная, ибо что я мог сказать людям, которые уже громили нас на своем пути, начиная с Екатеринослава, и не желающим принимать хлеб‑соль от евреев. Но у нас он принял, вероятно, потому, что подносили совместно крестьянин и еврей. 3атем, в частной беседе он мне заявил, что ему сообщили, что вчера евреи стреляли из пулемета по ихнему броневику. На мои уверения, что стреляли Махновцы, которые и теперь опять появились на окраине и опять, вероятно, будут стрелять, он мне сказал: «Я могу поверить, но мои казаки не поверят этому». С тяжелым чувством и предчувствием, что не минет нас горькая чаша, испитая другими местечками и городами, вернулись мы домой. К вечеру начался погром; в умении грабить и находить потайные места, где спрятано имущество жителей, Грабармия /так прозвали Добровольцев/ превзошла всех других грабителей. Это умение можно объяснить себе тем, что в ней служило много бывших сыщиков, полицейских и жандармов, имевших в этом деле известный навык. Но пребывание Махновцев на другом конце местечка и начавшаяся между ними и броневиком артиллерийская и пулеметная перестрелка сдерживали размах объединителей. Пока грабили те и другие понемногу. На следующий день прибыл другой броневик Шифнер‑Маркевич и предъявил нам новые требования, очень оригинальные: железные кровати, пружинные матрацы, ковры, занавесы, подушки, одеяла и меховые шапки. Кое‑что мы дали, остальное они сами пошли грабить. В тот же день комендант станции, молодой поручик Григорьев вызвал на вокзал раввина и заявил ему, что Печерский требует 150 тысяч Николаевскими деньгами /ему, Григорьеву, 10 тысяч маклерских/ и за это гарантирует нам защиту от всякого рода грабежей и насилия, что Шпола и Звенигородка уплатили соответствующие суммы, и потому там спокойно.
Я был против уплаты денег, так как был уверен, что это шантаж, но другие члены комитета настаивали на уплате /не Николаевскими, конечно/, и я не хотел возражать больше. И половина денег была внесена в тот же день. Но сейчас же произошел инцидент, который показал, что мои предположения о шантаже правильны. Меня вызвали на вокзал оказать помощь раненному смертельно в живот офицеру. Поехал я с фельдшером Каганом в разгар орудийной перестрелки, что было довольно жутко. Пока мы делали перевязку, по телефону мне сообщили, что происходит сильный грабеж. Я сообщил Григорьеву, и тот велел потерпевшим явиться на вокзал, куда часть награбленного была уже принесена, за получением своего имущества. Когда некоторые явились, им вернули их вещи, но по дороге их поджидали солдаты, отнимали вещи обратно и вдобавок избивали. Командир броневика «Пластун», очевидно, не участвовавший в шантаже Григорьева, и возмущенный фактом обратного возвращения добычи, из которой и он должен был получить свою долю /у них, говорят, был обычай уделять тем командирам, которые почему‑то сами не участвовали в грабеже, часть добычи/, избил собственноручно всех бывших случайно на вокзале евреев и, в том числе студента‑медика, командированного мною по просьбе Лабинской для сопровождения раненого в Шполу. Лабинская, как бы извиняясь, объяснила, что еще не было случая отнимания у солдат‑грабителей их добычи, раз она уже принесена к нам в помещение. Избивая евреев, командир кричал: «Вы сюда шляетесь, чтобы шпионить и предавать нас». Конечно, и я с фельдшером сами ушли с вокзала, высказав Лабинской, что больше мы на вокзал не придем. К вечеру грабежи приняли грандиозный размер, но это не помешало Григорьеву, в сопровождении поручика Черкасова, явиться ко мне на другой день и потребовать уплаты 2‑й половины денег. Когда я ему указал, что грабежи не прекратились, а еще усилились, он мне сказал: «Не дадите — хуже будет». А мы уже знали, что бывает хуже, хотя Добровольцы превзошли вскоре все виденное нами до сих пор. И мы дали этому мошеннику‑вымогателю еще часть денег, 131 т. (Думскими и Керенками) — больше уже нельзя было собрать из‑за ужасов, происходивших в местечке. Больше мы его и не видели. Черкасов, правда, еще оставался, поджигал, грабил.
Целую ночь шел грабеж, насилование женщин, стрельба. Но это были цветочки. Ягодки поспели к следующей ночи. На 2‑е утро в пешем порядке прибыл к нам 78‑й Навачинский Пехотный полк. Мы же не знали, остается ли он здесь или проходит, встречать ли с приветствиями. Евреи упрашивали собрать комитет спасения и пойти приветствовать. Но комитет находился уже в периоде развала, да и у меня уже пропала вера в спасительность и торжественных встреч, и всевозможных подношений, и даже денег, перед этими разбойниками. Но все‑таки пробовал собрать членов комитета. Явилось 3–4 человека, и мы не пошли. За это меня потом долго мучила совесть — не предотвратили ли бы мы наших несчастий, если бы торжественно встретили этих подлых собак.
С приходом Навачинцев ушли Махновцы, но зато со стороны Христиновки по железной дороге подошло 2 Тютюникских броневика и эшалон пехоты, которая разместилась в Городашевке. Мост железнодорожный служил демаркационной линией. Навачинцы стали размещаться по квартирам. Ко мне явился адъютант командира полка, Ефимова, на вид в высшей степени культурный, воспитанный юноша, попросил принять на квартиру полковника Ефимова. «Вам будет спокойнее», — сказал мне этот юный джентльмен (ночью он грабил, поджигал, насиловал). Я, конечно, согласился. Но у меня поместился штаб полка, начальник штаба и его помощник, адъютант и другие. Комендантом был объявлен полковник Алексеев, который сразу же послал 2-х офицеров пригласить меня к себе. На вид он казался очень культурным, европейцем (воспитатель Московского Кадетского Корпуса), но при знакомстве с ним и его деятельностью я увидел, что он чистый бандит с большой дороги. Он в необычайно вежливой форме предъявил мне требования на такие невероятные количества белья, сапог, мыла и т.п., что я растерялся. Я пробовал объяснить, что при продолжающихся уже 4 дня грабежах со стороны их войск и Махновцев, после уплаты такой крупной суммы шантажисту, мы не в состоянии удовлетворить таких огромных требований. Я его просил установить порядок, прекратить убийства (в этот день был убит Идель Бердичевский 60 лет) и грабежи и обещал, что тогда комитет в состоянии будет собрать необходимые для полка вещи. На этом мы расстались. Я с трудом добрался домой, т.к. грабители раздевали на улице прохожих, даже и христиан.
Дома у меня, как я записал, остановился штаб полка; кормить приходилось всех высших чинов, человек 12. Приезжал и начальник 5‑й Дивизии, генерал Оссовский, очень симпатичный, добродушный старик, но, к сожалению, много пивший и не имевший никакого влияния на дивизию, которой фактически управлял начальник штаба, полковник генерального штаба, Ахаткин, жестокий, бессердечный человек, ненавидевший евреев, и, по моему мнению, поощрявший еврейские погромы. Все офицерство полка да и других полков, которых я встречал, производили, за малыми исключениями, очень тяжелое впечатление. Много алкоголиков, кокаинистов, морфинистов, люди безыдейные, распущенные, грабители, почти все бахвалы («шапками закидаем, накажем французов, немцев, англичан»). При внешнем лоске, козырянии «так‑точно» — мало дисциплины, с задатками развала. Не получая жалованья, обмундирования, без интендантства, они жили исключительно грабежами. Запрети ей грабить, она разбежится. За 4 месяца я в своем доме перевидел штаб 5‑й Дивизии, 78 полка, много всяких офицеров, солдат, — и везде встречал отсутствие патриотизма, высокой святой идеи спасения отечества, нравственного подъема. По‑моему, Грабармия стояла в нравственном отношении гораздо ниже старой царской армии, ниже и Петлюровских регулярных войск и большевистских (2‑го прихода). Все стремились только к одной цели: нажиться скорее, даже грабежом, спекуляцией, покрыть причиненные революцией материальные потери и мстить, мстить без конца виновникам и пережитых страданий и лишений, и утрат, то есть евреям. <…>.
Сейчас после размещения Навачинцы начали грабить и насиловать. Ко мне в дом под защиту штаба набилась масса народу, особенно девушек. Утомленный дневными событиями, я уснул. Ночью меня разбудили — горит местечко. Смотрю — все небо залито заревом, светло, как днем. Отчаянные крики обезумевшего народа, беспрерывная стрельба. Люди, забывая опасность, бросаются в огонь спасать свои пожитки, солдаты и офицеры перебегают из дому в дом с горящими головешками, бутылками керосину, обливают им мебель, пожитки и поджигают; пытающихся тушить огонь прогоняют выстрелами из винтовок, револьверов. Отчаянные крики, плач, вопли насилуемых тут же женщин, звуки набата, стрельба смешивается в одну страшную, кошмарную, неизгладимую из памяти картину. В толпе пьяные солдаты, я вижу Иова Полещука с женой; люди слышали, как этот проклятый [нрзб.] подговаривает их поджечь синагогу, где евреи спрятали свое оружие, пулеметы. То имущество, которое удается спасти из огня, расхищается местными и окрестными крестьянами, которые, видно, заранее зная о предстоящем пожаре, сбежались за добычей. Я разбудил своих штабных и прошу их оказать содействие к прекращению поджогов, насилования и грабежей. Они охотно согласились и ушли, но вернулись скоро смущенные и сказали, что говорят, что евреи имели большой склад оружия и патронов и, боясь обысков, сами подожгли, и они теперь взрываются, отсюда и беспрерывная стрельба (поджигая, бросали туда патроны с тем, чтобы иметь это объяснение). Толпа евреев бросилась было к полковнику Ефимову и со слезами умоляла прекратить поджоги, но он, пьяный, с хохотом кричал: «Ничего, Троцкий выстроит еще лучшие». Из завода привезли пожарный насос, но капитан Черкасов шашкой разрезал резиновый рукав, да и тушить не позволяли. Некоторым домовладельцам удалось откупиться от поджигателей, уплатив по 2–5 тысяч, и эти дома уцелели посреди пожарища, благодаря тихой погоде. Грабежи и насилия шли при ярком свете пожара; многих пытали, чтобы вынудить у них сказать, где спрятаны деньги. ценности. Но не убивали. К утру поджоги прекратились, и догорали ночью зажженные дома и лавки. Всего сгорело 29 больших домов, одна великолепно оборудованная фабрика минеральных вод и 92 лавки. В огне погибло масса ценностей и имущества, замурованных в стенах, погребах. Масса народа лишилась всего, осталась в том, что было на них. Некоторые из офицеров говорили, что пожар был организован Ефимовым и Алексеевым, что это их метод мести евреям, а Тальновскими они особенно недовольны были за холодный прием, за неисполнение их требования на белье, сапоги и др. Целый день евреи тушили пожар, разыскивали разбежавшихся по оврагам, крестьянским садам обезумевших женщин и детей. Какой ужас объял нас, сколько горя, слез и вместе отвращения и ненависти к этой подлой своре «объединителей и спасителей отечества». Никогда на забудешь и не простишь им, этим культурным европейцам, этим воспитанным, вылощенным офицерам, которые оказались более жестокими, более бессердечными, чем старшины из банд, петлюровских офицеров и полуграмотных красных командиров. Их рядовые солдаты, не отравленные ядом мести, были гуманнее, жалостливее своих офицеров, которые еще 2 дня ходили по уцелевшим еврейским домам, вымогая деньги, угрожая вновь поджогом. И на эту гнусную, подлую сволочь возлагали надежды, как на спасителей. Правда, некоторые из офицеров были сконфужены, возмущены, но таких было немного (один из местных студентов сложил песнь об этом пожаре, которая долго распевалась на еврейской улице). Утром комитетская делегация вместе с крестьянками, опасавшимися, как бы пожар не перебросился на их постройки, обратилась к Ефимову и Алексееву, но их ответ показал нам, что нужно откупиться: я отвез Алексееву белье, сапоги, мыла, табаку и 15 тысяч («для господ офицеров»). «Если бы вы вчера сделали это, может быть это несчастье не случилось бы», сказал он мне. И распорядился 6‑й и 5‑й роте отправиться на охрану местечка и не допустить никаких беспорядков. И действительно, стало спокойнее. Я имел наивность указать ему на группу офицеров, вымогающих у домовладельцев деньги под угрозой новых поджогов. Он обещал их наказать, но «ворон ворону глаз не клюет», — они пригрозили со мной расправиться и продолжили свое вымогательство дальше. Ко мне они несколько раз являлись, требуя с меня 15 тысяч, но присутствие штаба выручало меня, хотя они, в общем, мало считались с ним. Был такой случай: 2 женщины, спасаясь от преследования 3 офицеров, прибежали ко мне; офицеры вслед за ними ворвались. Я обратился к начальнику штаба, которому они довольно грубо заявили, что эти женщины должны им уплатить 5 тысяч за то, что они спасли их дом. Тот упрашивал их уйти: «ищите в другом месте», советовал он. Они с проклятиями ушли. Ночь прошла спокойно. Утром приехал к нам начальник дивизии. Перед домом собралась огромная толпа евреев, поднесших ему хлеб‑соль и с плачем и рыданиями просила его о пощаде, о защите. Один еврей, Голобородько, Николаевский солдат, в безыскусственной простой речи высказал ему много горькой правды: «Я за 30 верст пришел, чтобы увидеть и приветствовать моих товарищей по немецкой войне и увидел поджоги, грабежи, насилия». И он показал ему 14‑летнюю девочку, которую изнасиловало несколько офицеров. Старик расплакался, дал слово русского солдата, что больше это не повторится, обещал расстрелять всякого, кто будет грабить и поджигать, обратился к выстроенным войскам с убеждением и просьбой, но на его вопрос, обещают ли они ему это, они ответили… молчанием. И действительно, после его отъезда грабеж продолжался, только в меньшем масштабе — уж у евреев грабить нечего было. Тогда они занялись разграблением сахарных заводов, большой мельницы — распродавали крестьянам за бесценок сотни пудов сахару, полотно для фильтров заводских, ценные мельничные насосы, распродавали на подошвы; они так разрушали хищнически промышленность, что один из заводов не мог и через 2 года начать свою работу.
Во время пребывания здесь Ефимов 2–3 раза ездил за демаркационную линию для переговоров с Петлюровскими броневиками, возвращался оттуда пьяный, хвастал, что с несколькими своими Навачинцами он захватит эти броневики, а через 6 дней между добровольцами и Петлюровцами была объявлена война, и последние без боя быстро отступили на Христиновку и дальше на запад. Ушли, наконец, и навачинцы. Но другие части проходили, слегка бесчинствовали, но в конце концов фронт ушел далеко, войска перестали проходить, и мы начали приходить в себя от пережитого, начали раскапывать пепелища, расселяться, — жизнь начала входить в нормальное русло. Здесь осталась одна рота Навачинцев для охраны железнодорожного пути под командой поручика Пучкова. Во время грабежей и пожара грабил и он, но в мирной обстановке он, как и его рота, вели себя очень прилично: солдаты голодали, ходили босые, выпрашивали у жителей хлеб, сало, но не грабили. <…>.
Таким образом жили мы сравнительно спокойно. С комендатурой у нас отношения были недурные: мы им давали костюмы, сапоги, для роты мясо, и они не грабили нас. В местечке была организована полиция, сыскное отделение, пристав, вернулся на свою службу и прежний судья, у крестьян волостной старшина, сельский староста, избранные сходом, но утвержденные властями. В уезде исправник, в губернии губернатор, появились газеты и цензура, одним словом, хотели вычеркнуть из жизни 3 года революции и вернуться к январю 1917 г. …
Но нельзя повернуть вспять колесо истории, и неожиданно для нас, в начале декабря 1919 года появились первые части в панике отступающей Грабармии. Первыми прибыли человек 60–70 офицеров — все, что оставалось от Севастопольского 42 полка. Остальные разбежались, а затем начали прибывать и по железной дороге и в пешем порядке жалкие остатки 5‑й дивизии. Мы с чувством удовлетворения мести смотрели на этих разбойников, столь жалких, а для нас еще страшных. Пробыв здесь 5 дней, они ушли. <…>.

Оригинал документа (лл. 92-120 — стр. 159-187 документа)

Палачи

Юрий Тютюнник

Юрий Тютюнник

Юрий Тютюнник (20 апреля 1891 — 20 октября 1930) — офицер Русской императорской армии и генерал-хорунжий армии Украинской народной республики.
Родился 20 апреля 1891 года в селе Будище, входившем в состав Киевской губернии (сейчас – Черкасская область). Он окончил сельскую земскую школу, затем достаточно престижное аграрное училище в Умани. После учебы был призван в армию.
Начал свою военную карьеру в Русской императорской армии, где служил с начала Первой мировой войны и был ранен на фронте. В период Гражданской войны он достиг звания генерал-хорунжего армии Украинской народной республики, активно участвовал в украинизации войск и командовал подразделениями в ряде крупных военных операций.
В период Гражданской войны Тютюнник принимал активное участие в погромах, в частности, его отряды были причастны к убийствам и насилию в Тальном, Умани и Первомайске и др., где были убиты десятки мирных жителей, в том числе евреи.
«В местечке Тальном произошло следующее:
— С уходом большевиков вошла банда Тютюнника, устроила резню еврейского населения, при котором убито 53 человека.
— Тютюнника вытеснил отряд Махно, шедший с обозом из нескольких тысяч подвод. Он ограничился грабежом и убил только трех стариков евреев».
В марте 1920 года банда Тютюнника устроила погром в Первомайске. 16 марта в город прибыло около 100 всадников-бандитов. На еврейское население была затем наложена контрибуция в 200 000 рублей. Часть этой суммы была внесена. Несколько позже начался грабеж в домах и магазинах. Были случаи изнасилований. 3 человека посланных Ревкомом в казначейство с целью забрать оттуда деньги, были убиты в пути.
Погром длился 4 дня, но из-за общего враждебного отношения крестьян к погрому вынуждена была отступить.
После войны, пытаясь избежать ареста, Тютюнник был вынужден эмигрировать в Польшу, но там не задержался. Большевики начали работу против украинских эмигрантских лидеров и Тютюнника удалось заманить в СССР, где его задержали и использовали для раскола эмиграции. В обмен на помилование и освобождение, Тютюнник подписал антипетлюровское письмо к солдатам УНР.
В конце 20-х годов Тютюнник работал сценаристом при ВУФКУ (Всеукраинское фотокиноуправление), где совместно с Александром Довженко и Майком Йогансеном в 1927 году под псевдонимом Юртик выступал сценаристом фильма «Звенигора».
В 1929 году Юрий Тютюнник был арестован по обвинению в «контрреволюционной деятельности» и 3 декабря Коллегия ОГПУ вынесла ему смертный приговор. Тютюнник был расстрелян 20 октября 1930 года.

Источники:

Антон\nИванович\nДеникин

Антон\nИванович\nДеникин

Антон Иванович Деникин — один из главных и наиболее известных лидеров Белого движения во время Гражданской войны в Российской империи.

Родился в 1872 году в деревне Шпеталь в Варшавской губернии в семье русского отставного майора пограничной стражи. С детства свободно говорил на русском и польском языках, прислуживал у алтаря и пел на клиросе в православной церкви. С раннего возраста мечтал идти по стопам отца и поступить на военную службу. В 1890 году зачислен вольноопределяющимся в 1-й стрелковый полк, через несколько месяцев принят в Киевское пехотное юнкерское училище. Летом 1895 года поступил в Николаевскую академию Генерального штаба в Санкт-Петербурге. В числе других студентов академии был приглашен на приём в Зимний дворец и впервые увидел Николая II.

Деникин участвовал в русско-японской войне, по итогам которой стал полковником. Считается одним из наиболее успешных генералов русской армии во время Первой мировой войны. После февральской революции был арестован за критику Временного правительства и солидарность с генералом Корниловым. Когда Временное правительство пало, его освободили и он принял участие в создании Добровольческой армии, которую возглавил после гибели Корнилова весной 1918 года.

В декабре 1918 года Деникин договорился об объединении Добровольческой армии с Донской армией казаков и создании Вооруженных сил Юга России. Весной 1919 года эта армия насчитывала 85 тыс. человек (по другим данным, более 110 тыс. человек). За январь — октябрь 1919 года армия Деникина достигла больших успехов, захватив Киев, Одессу, Харьков и другие украинские города, и даже начала поход на Москву, в ходе которого были заняты Курск, Воронеж и Орёл. Но уже в конце 1919 года большевики перешли в контрнаступление и к марту 1920-го полностью разгромили добровольцев.

Наступление деникинцев, а затем их отступление сопровождалось серией кровавых погромов. Некоторые города и местечки они громили по несколько раз. Так, например, в Тараще в Киевской области зафиксировано три погрома отрядами Деникина — в августе, октябре и декабре 1919 года. Они приводили к полному ограблению еврейского населения, убийствам и издевательствам: «Деникинские казаки, которые вошли в Таращу, принадлежали к “Волчьей дивизии”, которая отличалась погромами и жестокостью. Они подвергали евреев тяжелым пыткам, вешали многих евреев на галстуках, чтобы те раскрыли им местонахождение тайников, где они спрятали свои деньги и золото. Они «шалили» тем, что носили на шампурах нанизанных малолетник детей» (из воспоминаний Лилия Барсук, чей отец Авраам Барсук был убит во время погрома деникинцев). “Кроме грабежа насчитывалось масса убитых, раненых, изувеченных изнасилованных. Но этим Тараща не ограничилась во все время пребывания Деникина на Украине. Казаки делали ночью два раза в неделю налеты, после опять грабеж и опять насчитывались раненые и убитые”, — говорится в показаниях еще одного очевидца.

Деникина много раз информировали об этих злодеяниях — как представители еврейского населения, так и родственники его солдат. “Ваше превосходительство, позвольте мне, простой русской женщине, матери сыновей-добровольцев, сказать Вам несколько слов. После взятия нашими войсками гг. Елисаветполя и Екатеринослава там произошли еврейские погромы. При этих погромах изнасиловались десятками невинные еврейские девушки и даже девочки. Это часто совершалось в присутствии родителей, и это делали солдаты и даже офицеры”, — писала ему в августе 1919 года мать добровольцев. На это письмо Деникин отреагировал так: «1. Г-ну Май-Маевскому. Пора кончать. Полевой суд и смертная казнь этой сволочи без всякого колебания; 2. Отдать краткий приказ об Екатеринославе. Нет имени этим преступлениям, не воины, а сволочь — истреблять таких офицеров и казнить солдат». По его словам, погромы не только несли бедствие еврейскому населению, но и поражали дух войск, “извращая их психику, разрушая дисциплину, внося развал”. Однако доподлинно неизвестно, понес ли кто-то из офицеров и солдат ответственность за участие в этих преступлениях.

Деникин отрицал свою причастность к погромам. “Если бы при тогдашних настроениях придать «программный» характер борьбе с еврейством, мало того — если бы только войска имели малейшее основание полагать, что высшая власть одобрительно относится к погромам, то судьба еврейства Южной России была бы гораздо трагичнее”, — писал он в своих воспоминаниях. Но отдельные руководители Добровольческой армии открыто настраивали солдат и население против евреев. Например, генерал Мамонтов в обращении к жителям Тамбова, Козлова и Ельца писал: “Вооружайтесь и подымайтесь против общего врага нашей Русской земли — против еврея-большевика-коммуниста”. Тогда во всех этих городах казаки Мамонтова устроили резню. А генерал Ирманов сказал еврейской делегации в Кременчуге, отвечая на их жалобы на погромы, что “происходящие события совершенно соответствуют порядку вещей”.

Такое несоответствие слов Деникина и действий генералов историки объясняют тем, что его власть на местах была слишком слабой, несмотря на то, что он был преемником Колчака на посту Верховного правителя России. “Я боюсь серьезных волнений среди офицерства и не могу поэтому принять вашу точку зрения”, — говорил он одной из еврейских делегаций, жаловавшейся на бесчинства добровольцев.

Деникин объяснил негативное отношение своей армии к евреям тем, что солдатам приходится сражаться с еврейскими коммунистическими легионами. На это ему возражали, что такой легион есть всего один и его численность составляет лишь 300 человек. При этом против добровольческой армии боролись десятки тысяч русских красноармейцев, а не евреев. Глава добровольцев считал, что ввиду “сплоченности” между евреями они могли бы повлиять на еврейские большевистские дружины. “Когда Московский раввин Мазе обратился к Троцкому с указанием на страшный вред, наносимый его деятельностью еврейству, Троцкий ответил, что он ничего общего с еврейством не имеет и еврейство знать не хочет”, — парировал представитель еврейской делегации. По его словам, “широкие еврейские массы” не причастны к большевизму и на выборах не голосуют за большевиков. На это Деникин ответил: “Это могу понять я. Но пойдите объясните это массе”.

Евреи жаловались Деникину и на антисемитскую пропаганду, которой занималось Осведомительное агентство (Осваг) Добровольческой армии. Но генерал утверждал, что регулярно получал жалобы противоположного содержания: “Не странно ли, что одновременно с вашими жалобами я получаю почти ежедневно письма, в которых обвиняют Осваг в том, что он продался жидам?”.

По итогам долгой дискуссии Деникин категорически отказался выступать с какими-либо декларациями в защиту евреев, ссылаясь на “крайне обостренное” отношение к евреям со стороны населения и армии. По его словам, такие декларации могут оказаться не только не полезными, но и “вредными”. “Я не должен вас уверять ни в любви к евреям, ни во вражде к ним. Вообще смешно подходить к этому вопросу с такой точки зрения. Я смотрю на еврейский вопрос с точки зрения государственной целесообразности и человечности”, — подытожил один из главных генералов Белой армии.

На издании приказа в защиту евреев настаивал и военный министр Великобритании Уинстон Черчилль, один из главных союзников добровольцев на Западе: «Очень важно, чтобы генерал Деникин не только сделал все, что в его силах, дабы предотвратить убийства евреев в освобожденных районах, но и издал специальные прокламации против антисемитизма”. Но приказ против погромов был издан только в конце января 1920 года, когда уже было совсем поздно.

На добровольцев приходилось около 20% всех еврейских погромов в то время. Общая оценка жертв погромов Гражданской войны варьируется от 50 тыс. до 300 тыс. убитых и умерших от ран. Таким образом, на счету Добровольческой армии — до 60 тыс. убитых. Историк И. Б. Шехтман указывал на то, что общее число погромов берется за три года (1918-1921 года), а погромы Добровольческой армии продолжались всего несколько месяцев. “В эти месяцы добровольцы побили все рекорды. Их погромы были интенсивнее других, удар — острее, а число погромов — больше», — подчеркивал он.

Источники:

Шехтман И.Б. История погромного движения на Украине 1917-1921 гг. Т. II. Погромы Добровольческой армии на Украине. Берлин, 1932.
Книга погромов. Погромы на Украине, в Белоруссии и европейской части России в период Гражданской войны. 1918–1922 гг.: Сборник документов. Отв. ред. Л.Б. Милякова, отв. сост.: Зюзина И.А., Милякова Л.Б. (Украина, европейская часть России), Розенблат Е.С., Еленская И.Э. (Белоруссия), при участии Середы В.Т. Москва, 2007.
YIVO (The Edward Blank YIVO Vilna Online Collections), RG80: Mizrakh Yidisher Historisher Arkhiv RG80: Elias Tcherikower Archive, Series I: General Pogrom Materials. Folder 44, Part 3; Folder 63, Part 3.
Ларин Ю. Евреи и антисемитизм в СССР. М.-Л., 1929. С. 39; Родина. 1990. № 10. С. 15.
Документы, опубликованные в разделе «Свидетельства».