Первый погром, произошедший в Дубова, был осуществлён под руководством местного учителя Маркела Бришко. Он состоялся 13-15 мая 1919 года. 13-го мая крестьяне из предместий и окрестных деревень, вооружённые топорами и вилами, ворвались в местечко. Многие вымазали себе лица, чтобы не быть узнанными. Всех жертв убивали холодным оружием, стреляли же только на опустевших улицах для забавы. В ходе погрома было убито не менее 34 евреев Дубова.
Второй погром был организован бандой, которая ворвалась в местечко 15 (по другим данным — 18) июня 1919 года. Это был соединённый отряд из трех банд: украинцев и русских, которыми руководил местный бандит Козаков, а также молдаван, которых атаман Попов привёл с берегов Днестра. У бандитов было до двухсот порожних подвод, около сотни всадников, человек четыреста пеших, несколько пулемётов и пушка. Погромщики разделились на группы и пустились по еврейским домам. Там они приказывали открыть шкафы и комоды и забирали всё ценное, а всех попадавшихся евреев тащили в «штаб». Нагайками туда загоняли еврейских женщин и девушек варить мясо тут же зарезанного еврейского скота, обслуживать офицеров и развлекать солдат. Мужчин убивали у погреба в почтовом дворе. Их поочерёдно подводили к открытой двери погреба, палач наносил сокрушительный удар шашкой по голове жертвы, после чего тело убитого падало в погреб. Руководил расправой лично Попов. По его же распоряжению, евреек насиловали, но не лишали жизни.
Третий погром состоялся в конце июня 1919 года. Тогда через Дубово проходил конный отряд атамана Сокола. Евреи местечка сумели откупиться от бандитов, заплатив контрибуцию в 30 000 рублей.
Самым ужасным для евреев Дубова был четвёртый, «большой» погром. 6-го августа 1919 года в Дубово вновь вошёл бандитский отряд Козакова. Сначала погромщики предложили выплатить еврейскому населению контрибуцию в 200 000 рублей. Однако Козаков позже отказался от этого требования, и началась повальная резня евреев Дубова. Палачи щадили только евреев-кузнецов, так как в разгаре была жатва, и без кузнецов обойтись было невозможно, также бандитам нужно было подковывать лошадей. Остальных евреев — мужчин, женщин, стариков, грудных детей рубили шашками. Женщин насиловали, потом убивали. Многих, в том числе младенцев, ещё заживо бросали умирать в «глиницу» — яму, куда крестьяне сваливали падаль. За 3 дня «большого» погрома в Дубове погибла почти вся еврейская община, около 800 человек. Лишь немногим евреям удалось спрятаться и спасти свою жизнь.
Пятый погром состоялся 28 августа 1919 года. Козаков немедленно прискакал с несколькими сотнями вооруженных всадников, узнав о том, что в Дубова остались живые евреи. Погром длился около часа, среди бела дня, когда крестьяне спокойно свозили хлеб с полей в гумна, на этот раз не принимая участия в происходящем. Козаков со своей бандой в продолжение этого часа убили восемь человек, изнасиловали много женщин и девочек и отняли у вдов деньги, вырученные ими за свои дома.
Через две недели после отъезда оставшихся в живых около 25 евреев крестьяне разобрали все еврейские дома и кладбище, и запахали землю, на которой они находились. Надгробные памятники сожгли. Штетл был стёрт с лица земли.
Более подробно о погромах в Дубова вы можете прочитать в книге Рахиль Фейнгенберг «Летопись мёртвого города»
«(Доклад уполномоченного по Уманскому району при Миссии РОКК на Украине Х.Д. Проскуровского представителям от общественности и ряда партий м. Дубово Киевской губ. о погромах в местечке).
№707
ДОКЛАД
М. ДУБОВАГО, УМАНСКОГО УЕЗДА, КИЕВСКОЙ ГУБЕРНИИ.
4-го мая 1919 года, вечером в м. Дубовое явилась банда, состоящая из крестьян окружных сёл во главе с Клименко. Началась сильная стрельба, наведшая панику на жителей-евреев. Все спрятались, кто куда мог, кто в погреб, кто на чердак, не знали, куда деваться. Мужья потеряли своих жён, женщины – детей, всякий искал убежища от смерти. Тем временем бандиты рассыпались по домам, разграбили всё, что попалось под руки. Там, где им удалось встретить кого-нибудь, они убивали без пощады. После насчитали 8 жертв. Днём стало тихо. Все выползали из своих убежищ, и глазам их представилось нечто ужасное: все лавки, все дома были разграблены, трупы валялись на голой земле, и собаки грызли их. На второй день банда эта вновь вошла в местечко, опять началась стрельба, и все евреи начали искать убежища у местных крестьян, но крестьяне заперли свои дома, и никого туда не пустили, так что нам пришлось под градом пуль бежать дальше в поле. В местечке никто не остался. Весь день и всю ночь банда беспрепятственно грабила. На следующий день стало тихо, банда ушла. Мы стали опять вылезать из своих убежищ. Оказалось, что не все есть. Начали искать по полям и нашли разрубленными 29 человек: 26 мужчин и 3 женщин. Картина была потрясающая, нельзя было и одного из них узнать: тот был без головы, тот без лица, тот на клочки разрублен и т.д. После этого каждый раз являлась кучка бандитов на 8-10 человек, облагала местечко контрибуцией, и евреи вынуждены были выкупляться. В последних числах мая явился известный бандит КАЗАКОВ с бандою в 80 человек. Он потребовал из евреев 3-х человек и наказал привести до ½ часа 25.000 р. и на 8.000 руб. овса и колбасы, в противном случае он грозил убить всё еврейское население. Получив своё, с бандой уехал во-свояси, и мы успокоились. 15 июля того-же года среди дня в местечко опять явился тот-же КАЗАКОВ с бандой около 200 человек и начал грабить и убивать. Мы стали опять разбегаться. Кого бандиты напали на улице, они тащили будто-бы в Штаб, а на самом деле, как потом оказалось, бандиты своих жертв повели на какой-то двор, разрубали шашками на клочки и бросали их в погреб. После в этом погребе оказалось 13 человек разрубленных насмерть и 6 человек тяжело раненых, из коих 4 умерло, а 2 с трудом выздоровели, оставшись калеками. Бандиты, набрав полные повозки еврейского добра, в тот-же день к вечеру уехали. Когда бандиты ушли, вошли в [местечко] войска, и мы вздохнули свободно. Так прошло до Августа месяца того-же 1919 года. В августе месяце, когда советские войска эвакуировались из Уманского уезда, в м. Дубове опять явился тот-же самый КАЗАКОВ с огромною бандою и окружил всё местечко, со всех сторон, так что спасаться нельзя было никак. Три дня подряд продолжались убийства. Все евреи местечка как мужчины, так женщины и дети были перебиты. Бандиты с криками: «Хотелось вам коммуны» рубили шашками без пощады. Спаслись только те немногие, кои не были в то время дома. Бандиты не щадили и маленьких детей. Все трупы – 750 человек КОЗАКОВ заставил местных крестьян похоронить в глиницу, как мужчин, так и женщин и детей – всех в одну яму. Трупы эти и […] там лежат, и крестьяне отказываются их выдать для хоронения на кладбище по человеческому обычаю. Через несколько дней некоторые из спасшихся евреев, бывшие во-время резни в других городах, – 8 человек, слышав, что в м. Дубовом тихо, поехали туда собрать последние остатки своего расхищенного имущества. Прибыв в местечко, на них напали какие-то бандиты и покончили с ними. После всего этого местные крестьяне стали разрушать пустые еврейские дома. Никто не препятствовал.
УПОЛНОМОЧЕННЫЙ ЗЕМЛЯЧЕСТВА Мордко ПЕКЕР»
«(Протокол заседания общественных организаций и общественных деятелей м. Дубово, созванного районным заведующим от Главной Миссии Российского общества Красного Креста по вопросу о погромных событиях, имевших место в м. Дубово).
Местечко Дубово, 9 июля 1919 года.
ПРОТОКОЛ
ЗАСЕДАНИЯ общественных организаций и партийных деятелей м. Дубово, созванного районным заведующим от Главной Миссии Российского Общества Красного Креста по вопросу о погромных событиях, имевших место в м. Дубово. После обмена мнениями выяснилось следующее:
М. Дубово находится в 18 верстах от г. Умани. Сообщение с городом имеет лошадьми — при помощи «балагул». Состав населения следующий: евреев свыше 300 семейств /немногим более 1000 чел./, христиан в три раза больше означенного количества. Большинство крестьян наделено землей. Занятие крестьян помимо хлебопашества заключалось также в свиноводстве и лишь в последнее время, когда продовольственный кризис в городе обострился, крестьяне стали заниматься «мешечничеством». Евреи по профессиональным группам делились на а/ремесленников в количестве 10% и б/торговцев-хлебопромышленников и владельцев магазинов крестьянскими товарами в остальном своем составе.
Взаимоотношения между еврейским и христианским населением были самого дружеского свойства. Так погромный в этом крае 1905 год прошел для м. Дубово без каких-то бы ни было эксцессов. Равным образом были благожелательны отношения христианской интелегенции — местного священника, учителей училища, нач. почты и пр. Проведенныя в годы войны мобилизации прошли также благополучно для местечка. Великий переворот 27 февраля 1917 г. еще более укрепил дружественныя отношения между еврейским и христианским населением. Период власти Центральной Рады не был омрачен какими-либо событиями, свидетельствующими о национальном антоганизме. Лишь после свержения Центральной Рады немцами и при установившейся затем “гетманщине” с присущими ей карательными немецкими отрядами на почве выкачивания хлеба из сел стало замечаться какое-то глухое недовольство евреями. Деревенские «шептуны» передавали о какой-то особенной близости евреев с немцами. Но и эти слухи не принимали зловещаго для еврейского населения характера, так-как крестьяне более всего обвиняли в призыве немцев в их села местных христианских арендаторов мельниц. Уход немцев из пределов Украины и укрепление власти Петлюры ознаменовалось в местечке переходом власти в руки украинских республиканских властей. И хотя и в этот период наблюдались кой-какия проявления антисемитского свойства на почве обвинения евреев в косвенном участии в гетманских карательных отрядах, эти проявления не носили конкретного резко отрицательного характера. Окрестное крестьянство в большинстве уходило в ряды Петлюровской армии. Уход Петлюровцев и начало власти большевиков сказалось в организации в местечке комитета. По вступлении властей был организован Комбед, а затем при участии матроса Зарачинского, давнишняго знакомца для м. Дубово, скрывшегося при гетмане в г. Одессе, было приступлено к выборам исполнительного комитета /Исполкома/. В состав исполкома вошло 5 евреев, из них 1 ремесленник, а 4 из числа хозяев местечка. Задачи Исполкома в первое время главным образом свелись к организации трибунала. В то же время в г. Умани на 10-ое мая был назначен Исполкомом созыв съезда красноармейских, рабочих и селянских депутатов. Дубовский исполком послал от себя двух депутатов. Съезд этот был в Умани Исполкомом же распущен в тот же день 10-ое мая. Из посланных в Умань депутатов один вернулся обратно в Дубово 11 мая и о закрытии съезда им было сообщено. Атмосфера начала резко сгущаться. На фоне Дубовской жизни и дальнейших событий начинает резко выделяться незаметная до той поры скромная фигура учителя первоначальных предметов некоего Маркела Охримовича Бришки. Последний, еще молодой человек, 22-х лет от роду был в качестве учителя вхож во многие еврейские дома. По убеждениям своим Бришка был ярый украинский самостийник. Побывав в австрийском плену, он из плена вынес и взлелеял свои украинския шовинистическия симпатии. Когда и где он только мог, он говорил о самостийной Украине, но при большевиках ограничивался скромной ролью […] украинских спектаклей. Среди евреев имел знакомых и некоторых приятелей. Узнав, что по закрытии съезда в Умани происходят какия-то события, он в понедельник 12 мая уехал в Умань, а 13 мая утром вернулся в Дубово, с какого дня собственно и начинается злосчастная пора для еврейского населения местечка.
По возвращении из Умани Бришка созвал Дубовский Исполком, причем предложил всем евреям членам Исполкома оставить помещение, а сам заперся с председателем и т. председателя Исполкома /христианами/, с которыми имел длительную тайную беседу. При личном разговоре со своим знакомым, членом Исполкома Моисеем Шварцманом, Бришка заявил, что он вернулся из Умани с директивами, чтобы евреи больше не были у власти. Тут же им были сообщены слухи самого провокационного свойства о том, что будто комиссар Просвещения при предоставлении должности по учебному ведомству требовал обязательно знания еврейского языка и от христиан, без чего должность не предоставлялась. Затем им были созваны члены Исполкома, которым Бришкой было заявлено, что отныне Исполком переименовывается в «сельскую раду». Бришка также предлагает послать человека в Умань, чтобы убедиться в его правах. Между тем из Умани в течение всего дня непрерывно доставлялись 13 мая в Дубово пули [зачеркнуто, примечание карандашом «патроны»], а к вечеру 13 мая события приняли реальный и грозный оборот. Население местечка, напуганное первыми раздавшимися выстрелами, попряталось по погребам, чердакам и прочим потайным местам. Повстанцы-крестьяне окрестных сел — Коржевого, Оксанины и др., вооруженные винтовками, дрекольями, а некоторые топорами, разсыпались по еврейским квартирам. В эту страшную ночь пощады не было никому. Денежные выкупы не помогали. Люди в буквальном смысле живьем зарубались. Особенно свирепствовал уголовный элемент повстанцев, бывший каторжник крестьянин с. Коржевого Кирилл Чернюк, опасный грабитель Мартин Збажевский и крестьянин с. Коржевого Василий Бобыль. Означенные лица, исключительно с топорами в руках, расправлялись со своими жертвами. За эту ночь всего было убито 11 душ, в том числе две женщины и несколько детей. Во всех домах повстанцы искали “коммунистов” и требовали денег. Наутро 14-го мая крестьяне села Коржевого стали расходиться по домам своим, и, по дороге, случайно застигнув часть жителей местечка, стали гнаться за ними и убивать. Всего полегло на полях 17 трупов, что составляет с прежде убитыми 28 человек. Из раненых умерло 6 человек. Таким образом число жертв первого “майского” повстанья равно 34 чел. Того же 14 мая местные жители евреи упрашивали Бришку созвать сход и разъяснить повстанцам, что они не должны убивать. Бришка ответил согласием, говоря, что и он не ходил убивать, что это сложилось «само-собой». Между тем вышеупомянутые бандиты Кирилл Чернюк, Збашевский, Бобыль все больше наглели, отказывались повиноваться Бришке и стали требовать самостоятельно контрибуции с населения в 10.000 руб. Особенно тяжелое впечатление производит убийство Чернюком девушки Сони, которую он изрубил топором в куски. Бришка, движимый с одной стороны, мольбами населения, и разсерженный неповиновением бандитов с другой стороны, заявил, что он с ними покончит. И, действительно, отменив базарный день, долженствовавший быть 16 мая, он употребил все усилия на поимку бандитов. Эта казнь приостановила разгулявшихся. Чернюк и Збашевский были им изловлены и расстреляны в центре города. Эта казнь приостановила разгулявшиеся страсти. Наступило после этого сравнительное спокойствие. Бришка объявляет себя начальником отряда. Приблизительно в течение двух недель власть находилась в руках Бришки. Затем 31 мая власть повстанцев в Умани переходит к большевикам. Атаман Клименко, вытесненный из Умани, к 31 мая со своим отрядом подходят к м. Дубово. Отряд Шевченко – помощника Клименко – занимает 31 мая с. Коржевое. Отряд был численностью в 100 чел., хорошо вооружен, при одном орудии. 1-го июня Клименко с 10-15 повстанцами вступил в местечко. Повстанцы разсыпались по домам евреев и под предлогом требования оружия требовали денег [сверху карандашом подписано «вымогали деньги»]. Сам Клименко потребовал к себе делегацию от евреев в составе 5-ти чел. Делегации, по словам делегата Шварцмана, Клименко было заявлено: «я большевик, но я против коммуны. Все грабители мною будут разстреливаться». Собеседование происходило в присутствии многих крестьян. Многие из них высказывались в том смысле, что они ничего не имеют против евреев. Клименко своим выступлением произвел на делегацию благоприятное впечатление. Так особо знаменательны были его слова, что «евреи одинаковы с нами, убивать нельзя». Между тем, как Клименко сам высказывал «либеральныя» мысли, отряд его, хотя и незначительный по размеру, продолжал делать значительные опустошения в квартирах, разграбив многия из них. Того же 1-ого июня Клименко со своим отрядом вечером уехал в с. Бабанку в 8-ми верстах от Дубово. Через два дня 3-го июня, местному комитету прибыла телефонограмма от Клименки из Бабанки о том, что на Дубово идет отряд, который нужно встретить и дать ему отпор. Сход ответил, что нет сил для этого. И, действительно, к вечеру прибыла разведка новаго рыцаря печального образа для м. Дубово некоего Козакова. По описаниям видевших его Козаков человек лет 30, интелегентного облика, носящяго то плюшевый, то матросский костюм, с красной звездой. По некоторым сведениям он прибыл из Одессы с отрядом, отделившимся от Григорьева. Казаков говорил исключительно на русском языке. Родом он по указаниям из с. Маньковки. Отряд Козакова был разукрашен красными лентами. Казаков также потребовал к себе депутацию от евреев. Появление Козакова навело на население страшную панику. Вследствие того, что требование Казакова о делегации было весьма настойчиво, была составлена с большим трудом делегация из 2-х чел. Шварцмана и Дейгмана. Глазам делегации предстал отряд из 100 чел., одетых в матросския шапки, с красными лентами вокруг шапки. При отряде были пулеметы. Часть отряда были конные. Козаков предъявил требование о контрибуции в 25000 руб., полтора пуда колбасы и овса для лошадей. Контрибуция была взыскана полностью и представлена означенной делегацией. Не лишен интереса следующий характерный инцедент, который произошел при вручении контрибуции. Одному из делегатов до вручения денег захотелось еще в последний раз «поторговаться» и, быть-может, кое-что урвать. Разсерженный Козаков в ответ предъявил ультиматум, чтобы евреи в течение одного часа оставили местечко. С большим затем трудом делегатам удалось упросить Козакова, чтобы им контрибуция была принята. Деньги были им тщательно подсчитаны, и когда оказалось 24550 руб. им было предъявлено требование об обязательном предоставлении недостающих 450 руб. По взыскании контрибуции отряду был отдан приказ «населения не трогать». Им же были распубликованы объявления о том, что Дубово объявляется на военном положении. Объявления были подписаны командиром отряда Козаковым. Достойно отметить, что на черных лентах Козаковского отряда были вытеснены золотом слова: «Мир хижинам, война дворцам». 4-го июня отряд Козакова утром оставил Дубово. Через некоторое время раздалось со стороны Бабанки /из штаба Клименко/ бомбардировка — артилерийский обстрел м. Дубово с целью изловления шайки Козакова. Неожиданно появился Бришка, которому удалось обезоружить Козаковцев. Сам Козаков попал в плен, но, как увидим ниже, он из плена ушел и продолжал организовывать банды. Через несколько дней на Дубово был совершен дерзкий налет б. гетманского сыщика Вежелинского, который забрал у нескольких лиц 15000 руб. После ухода Вежелинского неожиданно снова появился Козаков, но встретил отпор со стороны Бришки. В результате Козаков отошел. 7-го июня м. Дубово подвергается полуопереточному нападению какого-то 4-го Советского полка.
Опереточный характер заключется в том, что отряд вез за собой будто-бы обезоруженного Бришко. Была истребована от населения контрибуция в 20000 руб., по словам командира, “для борьбы с бандитами”. Провакационным образом созывались исключительно евреи коммунисты. В результате была взята контрибуция в 8000 руб. /записка подлинник о получении денег при сем прилагается/, и Бришка во всеоружии уехал с отрядом. Было слишком очевидно, что эта проделка была делом рук Бришки. До 17 июня наступило сравнительно спокойствие. Но судьба готовила в достаточной степени измученному, изнервничавшемуся и истерзанному еврейскому населению местечка кратковременный, но самый жестокий удар, удар соединенных банд жестоких погромных дел мастеров пресловутого Козакова и Смирнова, Шевченко и Попова. Только два часа продолжалось это посещение местечка, но то были два часа пыток, истязаний, заставивших побледнеть все пережитое населением м. Дубово. И если-бы кто либо стоял у ворот местечка в то время, то казалось бы ему, что местечко наслаждается чудесным покоем. Тихо и неслышно и вместе с тем проворно обрабатывали свое дельце Поповские молодцы. Кромсали живыя человеческия тела исключительно саблями. Строгий выговор получил тот единственный солдат, который произвел выстрел из винтовки. Втайне тихо и неслышно были проделаны эти кошмарные злодейства в подвальном этаже местного еврея Фельдмана. Козаков-Поповский отряд состоял из эскадрона 100 чел., из 400 сот чел. пехоты. При отряде были пулеметы, и до двух сот порожних возов, предназначенных для забора еврейского добра и еврейских пожитков. И надо отдать справедливость отборным Поповским молодцам — чистили они квартиры в совершенстве. Они придерживались правила, внушенного их правилами: «женщин не трогать, а мужчин рубить по команде». И рубили «коммунистов» стариков, одной ногой стоящих в могиле, и зеленую молодежь, почти детей. У дверей подвального этажа д. Фельдмана, носящего название штаба, стояли с саблями в руках, лицом ко входу, два палача — млодаванин и русский. Приведенная жертва /еврей «коммунист»/ ставился лицом ко входу и приглашался к спуску в нижний этаж. Но лишь жертва только касалась ногой первой ступеньки, как стоящие сзади палачи приводили в движение свои руки, и кривыя сабли, залитыя и обагренныя кровью предыдущих жертв, уродовали живыя тела, а нередко и вовсе сносили голову. Чаще всего саблями отсекались руки, носы, уши, губы. И жертва бросалась затем вниз, на пол, залитый кровью, на распростертыя, распластанныя, окровавленныя человеческия тела, на обрубки тела…
За два часа этой резни было убито 15 чел., и неисчислимое количество изуродовано, 8 человек тяжело ранены. В два часа дня раздался рожок. Трубили сбор. И с песнями Поповско-Козаковский отряд, сопутствуемый крестьянами из с. Небелевки и Подвысокаго, составленный из молдаван и многих лиц интелегентнаго облика, ушел из местечка, оставив новых сирот и вдов, свершив новые подвиги-умучения невинных и изнасиловав многих и многих еврейских девушек. 17-ое июня является последним страшным погромным днем в обозревании событий, составленных на 9-е июля 1919 г.
Изложенное в сем протоколе подтверждаем подписями:
Я. [фамилия неразборчива]
М. Шварцман
Янкель Корец
Бердичевский
Мошко Корец
Д. Видгоп.»
«Изъ матерiаловъ
Краснаго Креста,
Доставлено уполномоченнымъ
С. Брауде
Поступило въ редакцiю
22-го августа 1919 г.
Погромъ въ Дубовѣ.
/13 мая 1919 г./
Протоколы опросовъ.
Показаніе Фильверкъ Xаскель Дувидовичъ, 33 лѣтъ, торг. мануфактур
17-го іюня, когда въ наше мѣстечко вошла банда Попова я со своимъ шуриномъ находился у себя дома. Черезъ окно мы увидѣли, что къ намъ приближаются два солдата. Шуринъ побѣжалъ запереть дверь, а я выскочилъ черезъ окно, чтобы убѣжать черезъ дворъ. Успѣлъ замѣтить, что одинъ солдатъ ворвался въ комнату. Когда я перелѣзъ черезъ окно, меня очень скоро поймалъ другой солдатъ, у котораго въ одной рукѣ былъ ножъ, а въ другой – обнаженная шашка. Онъ сталъ ругаться, а затѣмъ, приговаривая: «вотъ, вамъ коммунисты, вотъ, вамъ Вуль, вотъ вамъ Куликъ» сталъ наносить мнѣ удары ножомъ и потребовалъ, чтобы я пошелъ въ «духовой штабъ», куда онъ меня и повелъ. Штабъ помѣщался въ домѣ Фельдмана. Тамъ стояло много солдатъ. Другихъ евреевъ я въ то время, когда меня привели туда, не видѣлъ. Солдаты, увидя меня, стали избивать. Въ это время подошелъ господинъ, одѣтый въ офицерское, средняго роста, полный, краснощекій, на видъ 35-36 лѣтъ. Онъ сталъ распоряжаться и отдавать команду. Всѣ распоряженія отдавалъ на русскомъ языкѣ. Поскольку я установилъ изъ разговора солдатъ этотъ офицеръ и былъ Поповъ. При мнѣ онъ назначилъ двухъ солдатъ быть палачами. Изъ нихъ одинъ солдатъ былъ молдаванинъ, а другой – русскій. При мнѣ же онъ разъяснилъ солдатамъ: «женщинъ не трогать, мужчинъ рубить». И объяснялъ, какъ рубить по командѣ: «дѣлай разъ – поднять шашки, дѣлать два – наклонить, дѣлать три – рубить». Затѣмъ меня увели въ погребъ. Когда я спустился вмѣстѣ съ палачами, я увидѣлъ первые три трупа, которые тамъ лежали. Какъ потомъ оказалось, то были жители нашего мѣстечка Гецель Партигула, 70 лѣтъ, Шая Дейгманъ — 35 лѣтъ и его сынъ 16 лѣтъ. Около Гецеля Партигула лежала его отсѣченная рука. Палачи подняли руку, показали мнѣ ее, говоря: «видишь». Видя означенное и послѣ того, какъ я слышалъ команду, я понялъ, что меня ждетъ подобная участь. Я сталъ просить палачей, чтобы меня застрѣлили, на что я получилъ отвѣтъ: «пули шкода». Затѣмъ мнѣ велѣли стать лицомъ къ погребу и по командѣ нанесли мнѣ ударъ шашкой по головѣ. Я потерялъ сознаніе и упалъ внизъ. Какъ меня вынесли изъ погреба я не помню. Теперь я нахожусь въ Еврейской больницѣ въ Умани.
10-го іюля 1919 г.
Хаскель Фельваркъ.
Показаніе Рабиновичъ Хаи-Суры Израилевны,40 лѣтъ, жена кузнеца, неграмотная.
По странной случайности мой домъ не привлекалъ долгое время вниманія разбойничьихъ бандъ, которыя свирѣпствовали и безпрерывно убивали и грабили въ нашемъ мѣстечкѣ. Я выдержала почти мѣсячное заключеніе дома, при закрытыхъ ставняхъ, при основательно запертыхъ дверяхъ, чутко прислушиваясь къ каждому шороху. Съ 10-го іюня въ мѣстечкѣ начинало устанавливаться приблизительное спокойствіе. 17-го іюня ко мнѣ въ домъ зашло двое солдатъ, которые, осмотрѣвъ мою квартиру, сказали, чтобы я никуда не выходила и спокойно сидѣла дома. Съ тѣми словами они и ушли. Черезъ короткое время, приблизительно около 12 час. дня ко мнѣ зашли другіе два солдата, за которыми слѣдовали 2 порожнія подводы. Эти принялись сразу хозяйничать. Они стали забирать все, что имъ попадалось на глаза, равно, какъ и то, что было заперто. Вещи всѣ укладывались спокойно и хозяйственно на подводы, пріѣхавшіе съ ними. Такъ была забрана, между прочими вещами вся моя посуда, ножи, вилки, наволочки съ подушекъ, даже моя старая и наполовину негодная корзинка для базара. Изъ ушей моей дѣевочки были вынуты серьги, съ моего пальца были сорваны кольца. Когда уже въ комнатѣ болѣе забрать было нечего, солдаты потребовали у меня спичекъ и свѣчей и, зажегши свѣчки, пошли вмѣстѣ со мной на чердакъ. Всѣ вещи, которыя мною тамъ были спрятаны, такъ были забраны ими. Не могу не отмѣтить слѣдующаго: вмѣстѣ съ солдатами была у меня, а затѣмъ мног[]е её видѣли въ мѣстечкѣ: одна молодая девушка, которая довольно свободно говорила по еврейски. Она и со мной говорила во время обыска на чердакѣ по еврейски, говоря, чтобы я не боялась, что меня не убьютъ. Солдаты её безпрекословно слушались и исполняли ея приказанія. На чердакѣ она мнѣ также сказала по еврейски: «Вы имъ все отдавайте, а то вамъ будетъ также, какъ и мнѣ. Меня насильно забрали». Говорила ли она правду, была ли она еврейка или какая-нибудь прислуга, которая, служа у евреевъ, научилась по еврейски – я не знаю. Больше ничего добавить не имѣю.
9-го іюля 1919 г.
/подпись/.
Показаніе Іоселя Ехиля Иделева Солодовника, 50 лѣтъ, владѣлецъ аптекарскаго магазина, грамотный.
Когда Поповско-Козаковскій отрядъ вошолъ въ наше мѣстечко 17-го іюня въ 12 часовъ дня ко мнѣ явился въ магазинъ одинъ изъ отряда и сталъ требовать выдачи товара – одеколона и проч. Къ нему присоединился еще одинъ и мальчишка изъ отряда лѣтъ 14-ти. Когда я сталъ выдавать товаръ, стали требовать денегъ. Когда я и это удовлетворилъ, меня, моего сына Ихиля, 30 лѣтъ и сына Гершеля, 22 лѣтъ и жену мою стали требовать, чтобы мы пошли съ ними въ штабъ. Несмотря на всѣ мои просьбы, предложенія дать денегъ – насъ всетаки повели въ штабъ. Когда насъ вели – полилъ сильнѣйшій дождь и по предложенію нашихъ конвоировъ мы всѣ вернулись обратно въ мой магазинъ. Затѣмъ начались новыя приставанiя, требованія денегъ. Затѣмъ одинъ изъ нихъ, указавъ пальцемъ на моего старшаго сына Ихиль-Иделя, заявилъ: «я этого коммуниста убью». Предчувствававъ недоброе, я крикнулъ: «убей меня», на что получилъ спокойный отвѣтъ: «раньше убью его, а потомъ тебя». И не успѣлъ я опомниться, какъ тотъ ударилъ обнаженной шашкой по головѣ моего отца. Сынъ мой сразу упалъ, какъ подкошенный. Чисто инстинктивно я, моя жена и мой младшій сынъ пытались крикнуть, но намъ было заявлено, что если мы хоть пискнемъ, мы всѣ будемъ переколоты. Убійца моего сына, видя, какъ онъ агонизируетъ, бросился къ нему съ тѣмъ, чтобы доколоть, но затѣмъ вложилъ шашку въ ножны. Въ это время въ магазинъ случайно вошелъ какой-то фельдшеръ, который, видя агонію моего сына, трепыхавшагося въ лужѣ крови, спросилъ, кто убилъ его. Я сказалъ, что, вотъ, эти здѣсь сидящіе и не знаю, почему. Фельдшер обратился къ солдатамъ и сказалъ, не касаясь убійства, что онъ имъ запрещаетъ братъ аптекарскіе товары, такъ какъ эти товары мы сами заберемъ. Воспользовавшись этимъ временным присутствiемъ фельдшера я съ младшимъ сыномъ побѣжали за водой, чтобы облить моего умирающаго сына. Когда мы это дѣлали, въ комнату вошло еще два солдата, которые стали кричать на насъ и сказали, что сейчасъ убьютъ меня и моего младшаго сына. Я сталъ умолять ихъ, боясь за участь моего младшаго сына, и вымолилъ у нихъ смягченіе участи моего сына, которого приговорили къ 25 розгамъ. Я самъ велѣлъ моему сыну лечь для экзекуціи, который и легъ рядомъ съ лужей крови, въ которой уже навѣки почилъ мой старшій сынъ. И тутъ-же нагайкой, со свинцовымъ наконечникомъ моему младшему сыну было всыпано рукой молодого звѣря мальчишки-развѣдчика 10 розогъ. Мнѣ были выбиты 3 зуба. Въ это время раздался рожокъ, созывавшій банду для отбытія. И тогда мои мучители, послѣ моихъ истязаній – моралъныхъ и физическихъ, въ теченіе 3 часовъ съ 12-3 дня оставили мой магазинъ. Добавляю, что съ моего мертваго сына солдатами на нашихъ глазахъ были сняты ботинки.
9-го іюля 1919 года.
/подпись/.
Показаніе Косого Мойше Хаимовича, 57 лѣтъ, хлѣбопромышленника неграмотнаго.
Когда 17-го іюня въ наше мѣстечко вошла банда Попова и Козакова я въ то время не былъ дома. Въ 12 съ половиной часовъ дня мнѣ сказали, что мой домъ грабятъ какіе-то солдаты. Я поспѣшилъ домой, желая спасти какiя-либо мои вещи. Дома я засталь нѣсколько солдатъ, которые тащили мои вещи и клали на возъ. Увидя меня, они закричали, чтобы я ушелъ. Я послушалъ ихь и вышелъ, но черезъ 15 минутъ снова зашелъ. Въ это время вошли два новыхъ солдата, которые, увидя меня, бросились ко мнѣ и стали обыскивать, а съ ног сняли бывшіе на мнѣ новыя галоши. Я сталь просить, чтобы мнѣ отдали галоши, но въ отвѣтъ они стали бить меня шашками и потребовали, чтобы я пошелъ съ ними в штабъ, куда они и повели меня. Затѣмъ мнѣ велѣли стать на ступеньку, которая вела въ нижнiй погребъ. Когда я сталъ, я почувствовалъ сильный ударъ и острую боль. Послѣ этого я потерялъ сознаніе и упалъ внизъ въ погребъ. Какъ меня вынесли изъ погреба я тоже не слышалъ. Теперь я нахожусь въ земской больницѣ въ Умани. На лѣвой рукѣ у меня отсѣченъ вовсе большой палецъ, указательный-же сильно поврежденъ. Носъ перебитъ шашкой. Голова изсѣчена. Лѣвый глазъ весь затекъ, но доктора говорятъ, что я видѣть буду.
11-го іюля 1919 года.
/Подпись за неграмотнаго/
Показаніе Бени Янкелевича Сукерника,65 лѣтъ, содерж. пивной, грамотный.
Днемъ, 17-го іюня черезъ окно моей пивной ворвался одинъ изъ Козакевичъ-Поповскаго отряда съ винтовкой въ рукахъ и сталъ требовать денегъ. При приближеніи отряда я спряталъ мою семью въ погребѣ. Я-же, дряхлый старикъ, остался самъ въ квартирѣ. На требованіе денегъ я сейчасъ-же выдалъ ворвавшемуся 100 руб. Затѣмъ вошелъ другой солдатъ, который, выдавая себя за старшаго, приказалъ ворвавшемуся вернуть взятыя у меня деньги. Вскорѣ появились другіе, которые уже съ спецільнаго разрѣшенія старшаго, занялись грабежомъ моей квартиры. Снова стали требовать денегъ. Забравъ послѣднее, стали требовать, чтобы я, по ихъ словамъ, «коммунистъ» и мой племянникъ 50 лѣтъ, Мендель Винокуръ пошли въ «штабъ». Штабъ помѣщался въ подвальномъ этаже дома Фельдмана. Тамъ уже ждала очередь приведенныхъ на заклинанiе. Одного за другимъ по очереди сводили внизъ, въ подвальный этажъ-штабъ. Распоряжался адъютантъ Попова Шевченко. Приказъ былъ отданъ: только рубить, пули жалѣть. У дверей стояли два палача – одинъ русскій, одинъ молдаванинъ, съ обнаженными саблями въ рукахъ. Команда производилась: «разъ, два, три, руби». Когда моя нога коснулась нижней ступеньки подвальнаго этажа штаба, я получилъ оглушительный ударъ шашкой – одинъ по рукѣ, другой по головѣ. И хотя я чувствовалъ, что я могу еще стоять на ногахъ, инстинктъ подсказалъ мнѣ, что лучше мнѣ броситъся внизъ, въ тёмную пропасть, подальше отъ моихъ палачей. И я упалъ на скользкій, мокрый полъ, испачканный весь въ своей собственной и чужой крови. Нога задѣла за какой-то обезображенный трупъ. Я сталъ щупать. Всюду трупы. Ихъ было при мнѣ 12. Кое-гдѣ были слышны стоны тихiе. Вскоре новое тѣло упало на меня. И въ темнотѣ я разглядѣлъ и узналъ своего добраго прiятеля Шмуля Пастернака, 63 лѣтъ, который стоналъ и вмѣстѣ съ тѣмъ тихо успокаивалъ меня, приговаривая: «ша-ша». Я ползкомъ, увлекая за собой пріятеля, пробрался въ уголъ комнаты, спрятался за какой-то кадушкой. По коротенькой дорогѣ моего ползанія я нащупывалъ и съ ужасомъ отбрасывалъ отрубленныя человѣческія руки, другiя части тѣла. Черезъ часъ, казавшійся мнѣ огромной вѣчностью, я услышалъ крики: «кто живой, выходи». Но я боялся откликнуться. Но вслушившись я услышалъ и причитанія нашихъ женъ и матерей на еврейскомъ языкѣ и сообраазилъ, что банда уже ушла. И, дѣйствительно, то крестьяне нашего мѣстечка, сочувствуя намъ,
пришли вытащить насъ. Съ большимъ трудомъ, взваливъ на свою спину моего пріятеля, пробрался къ выходу и подалъ о себѣ голосъ. Насъ подобрали, вытащили. Я спасся не знаю какъ, чудомъ спасся. Мой пріятель умеръ. Мой племянникъ, взятый вмѣстѣ со мной, былъ, какъ оказалось, замучен, звѣрзки изрубленъ. Припоминая, когда я былъ введенъ въ штабъ, мне палачи сказали, что я сейчасъ буду зарубленъ. Я сталъ проситься, говоря, что лучше бы меня пристрѣлили. Но мнѣ палачи сказали: нельзя, у насъ приказъ только рубить. И съ этими словами они подняли тутъ-же валявшуюся человѣческую руку и, показавъ мнѣ ее, сказали: «видишь, пули жалко». Послѣ этихъ словъ я получилъ удары по головѣ и рукѣ.
9-го іюля 1919 года.
/подпись/
«№. 85
В ПРАВЛЕНИЕ ОДЕССКОЙ ЕВРЕЙСКОЙ ОБЩИНЫ
Студент медик Киевского Университета
Довида Мовшевича Рабиновича, ж. в гор. ОДЕССЕ по
Покровскому пер. 10, кв. 14
Я ниже подписавшийся Дувид Рабинович, постоянный житель м. ДУБОВОЙ, Уманьского уезда, Киевской губ., был очевидцем многих погромов бывших в нашем местечке. У нас было пять погромов.
1-й погром был устроен окружными крестьянами под влиянием агитации против евреев, ярого украинца БРЫШКО: он обвинял всех евреев в большевизме. И вот ночью в Мае месяце / приблизительно 10 — 15 не помню, крестьяне вооруженные винтовками, ломами и лапатами напали на некоторых евреев и убили всего девять евреев, вымещая злобу на тех кто с кем имели личные счёты, был убит Бенцион Гербер его подмастерьем русским из той же местечки.
Во второй раз погром был устроен людьми Клименко. Они лишь грабили дома и лавки, но убийствами не занимались.
Грабили всю ночь и весь следующий день. На третий день устроивший погром Брышко сам стал защищать оставшихся в живых евреев (слово неразборчиво – прим. составителя сайта) что пока он будет жив больше погромов не будет. После этого к нам в местечко во 2-ой раз приехала банда КОЗАКОВА и потребовала в течении 15-ти минут с нас контрибуции в 20 000 руб.. В противном случае он устроит погром, хвастаясь, что он уже так сделал в КРИВООЗЕРЕ. Требование было исполнено. Получив 20 000 руб. банда еже (опечатка, подразумевается слово «ещё») грабила и уехала по направлению к селу БАБАНКИ в 1-ти верстах от м. ДУБОВОЙ оттуда они ежедневно присылали к нам свои разъезды в ДУБОВУ, которые требовали деньги, сапоги и белье. Ежедневно они забирали по 10-15 тысяч руб., но не убивали. Так прошло две недели. Жители на ночь прятались на чердаках, в погребах, в ямах и в деревне у знакомых крестьян: последние принимали неохотно к себе на ночь, опасаясь местных бандитов. В четвёртый раз приехал опять КАЗАКОВ с его бандой с 100 подводами. На этот раз он уже объявил, что денег не возьмёт. Он объявил своей команде, чтобы она поголовно вырезала всё местечко, непременно резать шашками, топорами, но не стрелять. Убивали стариков, женщин и маленьких детей. Женщин изнасиловали, потом убивали. К одной кузнице привели СУРУ ДАЙЧМАН и там КОЗАКОВ убил её (слово неразборчиво) большим молотом. Убили у нас старейшего раввина М.А. Бердичевскаго 90 лет, его заставили плясать, после чего убили. Из населения в 900 душ вырезали в 3 дня 800 человек. Причём их не дали похоронить, а всех склали в глинище (глиняный карьер), куда обыкновенно свозили всякую падаль. Лужами лилась еврейская кровь. В каждый двор въезжали подводами и нагружали чем могли и уезжали. Оставшуюся мебель они разрубали шашками. Грабили и местные крестьяне, но не убивали. Нас и многих евреев крестьянин ВАСИЛИЙ ФОКС, бывший член комитета, оставшие сироты приютили у себя. Сам он сапожник (в другом документе указан как шорник) бедный человек. После этого четвёртаго погрома в Дубовой 3 кузнеца которых бандиты оставили в живых вместе с семействами, Колосный мастер с семейством в общем человек 25. Через 8 дней, т — е. на канун Иейм-Купер КОЗАКОВ проезжал через ДУБОВО и узнал, что там еще остались евреи вырезал остальных 10 человек. В общем в ДУБОВЕ осталось. Было 5 погромов и из населения в 900 человек вырезали 810 человек, остальные бегут, куда глаза глядят, главным образом в ОДЕССУ, надеясь оттуда пробраться в ПАЛЕСТИНУ.
Д. Б. РАБИНОВИЧ
Самаличность Д. Б. РАБИНОВИЧА удостоверяется духовным
Раввином К. ТАБАЧНИКОМ»
Из книги «Летопись мертвого города» Рохл Фейгенберг:
«Под вечер в Дубово вошли человек сорок крестьян с гармониками и пением. Они остановились на базаре, чтобы отточить шашки, и по улицам разнесся хриплый лязг оттачиваемого оружия. Атаман собрал местных крестьян у церкви и заявил им, что настала пора вырезать всех евреев; согласны ли они на это? Крестьяне ответили, что он сможет сделать с евреями, что захочет, но чтобы не трогал евреев–кузнецов: теперь идет жатва, и без них обойтись невозможно. И атаман согласился оставить кузнецов в живых. На глазах у семидесятилетнего Пейсаха Зборского убили его детей и внуков, а он продолжал громко читать псалмы. Затем ему отрубили руку, в которой он держал книгу псалмов; тогда он наклонился и поднял книгу другой рукой. Ему отрубили и эту руку, но старый меламед продолжал произносить псалмы наизусть, и под звуки читаемых им псалмов его разрубили на части, покуда он не перестал шевелиться. Обезглавили беременную женщину Эстэр Динштейн. Посреди улицы в пыли и мусоре валялась ее черноволосая голова с маленькими гребенками в прическе, а рядом лежал младенец, вынутый из ее распоротого чрева; бандиты перебрасывались им, как мячиком. Красавицу невестку Иосифа Солодовника тащили, срывая одежду. Она их успокаивала, улыбаясь, гладила по головам и звала в парфюмерный магазин своего мужа: там она подарит им душистое мыло, сама обольет себя одеколоном, а потом отправится с ними в горницу. Ей удалось уговорить бандитов, они пошли с ней в магазин, она при них же отравилась карболкой… Старого раввина стащили на пол и били сапогами по голове. Его пытали со среды до пятницы, а затем сбросили убитого раввина в «глинище» — «смертную яму для лошадей и свиней», где уже лежала вся его паства. А местные крестьяне хохотали тем временем над извозчиком Шлойме Теплицким, вымаливавшим себе пулю; и когда бандиты рубили его шашками, стоявшие кругом крестьяне покатывались со смеху и отпускали остроты: как смешно он корчится и не дает спокойно себя резать! На селе все ещё был праздник… У каждого двора плясали подвыпившие крестьянские девушки в бусах, лентах и праздничных безрукавках, хвастаясь подаренными им еврейскими браслетами и кольцами. Пьянствовали и пировали, угощаясь самыми лучшими явствами, пели и играли на гармониках и балалайках, а в местечке еще раздавались гнусные насмешки крестьян над оставшимися в живых»
«…По целым дням бродил Моше Шварцман по местечку Дубово, собирая из мусора и пыли в мешок отрезанные руки и ноги, носы и головы в шапках или с косами и гребенками; внутри домов он находил рассеченные части тел или отдельные члены, валявшиеся на скамьях, столах, в кроватях среди выпущенного из подушек пуха и всякой рвани, и даже в разной утвари. После последнего погрома банда атамана Зеленого, который в местечке Иванки принуждал евреев глотать обломки стекла с их выбитых окон, обнаружила великодушие в отношении евреев Дубова. Зрелище разрушенного местечка, с залитыми кровью стенами и валявшимися на улицах обрубками человеческих тел, было столь ужасно, что произвело впечатление и на солдат атамана Зеленого.…Неоднократно дубовские женщины с детьми пускались в побег по оживленному тракту на Умань, но каждый раз приходилось возвращаться: всюду натыкались на трупы евреев, которые висели на деревьях по обеим сторонам дороги или валялись на полях, почерневшие от солнца и обглоданные собаками.
После погрома дубовские крестьяне разобрали все еврейские дома, очистили землю и запахали ее; разрушили они и еврейское кладбище, и тоже вспахали его и засеяли, а надгробные памятники сожгли…»
«Евреи и христиане, объятые ужасом, стояли у зияющего темного входа в погреб. Один только Моше не растерялся. Он первый ступил ногой на ведущую вниз лестницу, а за ним уже другие, кто были помужественнее. Плачущие женщины также стали смелее, но, наступив там внизу на истерзанные трупы людей и обрубки человеческих тел, они немедленно выскочили назад, охваченные содроганьем, и дикие вопли вновь переполнили воздух.
Подошли еще двое мужчин с более крепкими нервами. Со свечами в руках спустились в погреб, и вскоре оттуда показался Моше с окровавленным трупом на плечах.
Всех вынесли и положили в ряд для опознания. Это были кучи разрубленных тел. Некоторые еще были живы и заплетающимся языком просили о помощи. И трепет прошел по толпе крестьян и крестьянок, которых любопытство привело к входу в погреб; они испуганно и молча крестились и, точно страшась кары небесной, по одиночке покинули это страшное место.
Вдова Укельман все еще искала своего единственного сына. Она, не переставая, вопила про белую рубаху, в которую он был одет, но такого в погребе не находили. Она умоляла Моше-колесника спуститься снова с нею вниз и поискать еще между бочками. И действительно, в темноте, за большой бочкой услыхали чье-то хрипение, и когда подошли с огнем, то увидали сидящего человека с размозженной головой и выколотыми глазами. В нем еще теплилась жизнь.
— Это Абрамчик! — сказал Моше, и в голосе его дрожали слезы.
Но мать его не узнавала; она продолжала кричать про белую рубаху, в которую он был одет, а на этом живом мертвеце с выколотыми глазами была красная … Вдруг она увидала край белого рукава, не окрашенный кровью,— и она его узнала. Подбежав к сыну, она обхватила его изувеченное тело с воплями: «Абрамчик, Абрамчик!..» Но он уж был мертв. Из погреба вынесли изуродованный труп в ярко окрашенной кровью рубахе.»
Извлечение из газеты «Еврейская мысль» №35, 5.01. 1920 года:
«Дубово
Одна изъ многихъ
Имя ея безразлично, въ тесной квартире одного изъ домовъ густо населенной улицы города, у родныхъ, но въ чужой ей обстановке, проживаетъ она сейчасъ. Это – живая жизнь. Когда она говоритъ, она вся трясется, ея лицо вытягивается, а глаза такъ и лезутъ изъ орбитъ. Наводитъ страхъ и выраженiе ея глазъ и движенiе ея длинныхъ, исхудалыхъ рукъ. Она молода, а лицо ея полно морщинъ. Она двигается съ трудомъ, еле на ногахъ держится – она беременна. Девятый месяцъ пошелъ…Въ теченiе целого дня ея глаза не высыхаютъ отъ слезъ. Она редко съ кемъ говоритъ определенно о своемъ горе. Только то и слышишь от нея: «Ахъ, если бъ Вы видели, если бъ Вы были при томъ».
Она изъ Дубовой. Изъ немногихъ, уцелевшихъ во время неслыханной бойни. Ее плачъ не осчастливилъ мечомъ, не отнялъ у нее жизни. Потому что она такъ горячо его о томъ молила. Четверо детей на рукахъ и двое вокругъ шеи защищали ее отъ разбойниковъ. Не допускали ихъ къ ней. Она же рвалась къ нимъ. Подносила свою голову подъ молотъ, поднятый ими надъ головой ея мужа. Она целовала ихъ руки, обагренные кровью…просила ихъ убить ее вместо мужа. А они, хохоча, разрубили ему черепъ. Кошмаръ свершился на ея глазахъ. Она обвилась вокругъ шеи несчатного задыхаясь въ крови. Дети упали на землю, оглушивъ воздухъ неистовыми криками…
А «растроганные» герои тихо темъ временемъ поджигаютъ несчастной косу, разражаясь при этомъ сатаническим смехомъ. Та въ бешенномъ ужасе отскакиваетъ отъ трупа мужа и детей, пробегаетъ несколько шаговъ и падаеъ отъ безсилiя въ лужу крови, где и потухъ разошедшiйся было отъ ея косы огонь.
Въ луже той отдавалъ Богу душу ея отецъ, 80-летнiй старикъ Раввинъ. Его злодеи избивали нагайками. До того ему выкололи глаза. Онъ тяжело дышалъ, когда она упала въ лужу. Его уста шевелились. Говорятъ, что онъ проклиналъ злодея, когда тотъ его билъ, уверялъ его, что Богъ ему еврейской крови не проститъ. Оттого и злодей надъ нимъ долго издевался.
Дочь въ дикомъ ужасе прильнула къ отцу, напрягла слухъ, чтобы услышать, о чемъ шепчутъ его мертвые уста, ничего не разобравъ, она съ неистовымъ крикомъ стала его будить. Но напрасно. Онъ не пробуждался. Онъ отдалъ Богу душу, а она безъ чувствъ все льнула къ нему, целуя горячую милую кровь.
Она очнулась въ крестьянской избушке, наполненной десятками детей и стариковъ. Избитыхъ, кровью обрызганныхъ и изуродованныхъ. Непрерывный гулъ и раздражающiе крики. Дети столпились въ одномъ месте и, голодные, въ дикомъ ужасе зовутъ матерей. Но где они? Большинства изъ нихъ нетъ, а оставшiеся возле нихъ лежатъ безпомощными, невменяемыми. Ихъ чувства притуплены. Ихъ видъ ужасенъ. Голые, въ лоскутьяхъ вместо платьевъ.
Мертвые обрели уже покой въ братской могиле-яме, куда сброшены все трупы, а живые такъ и не освобождаются отъ ужасовъ. «Герои» давно оставили местечко, но местные ихъ братья порою стреляютъ сюда съ целью «подразнить немного компанiю». Три дня спустя вновь пришли «герои» и, докосивъ некоторыхъ изъ оставшихся, ушли. На сей разъ былъ приказъ «детей не трогать» (!). Местные «добрые люди» отъ жалости занялись чисткой опустевшихъ квартиръ, поддерживая въ связи с этимъ непрерывную стрельбу по убежищу.
Куда бежать?! Живые завидуютъ мертвымъ…
Поодиночке и группам разбежались изъ этого кромешного ада. Разбрелись по разнымъ сторонамъ. Вереницей тянулись они, несчастные, по проселочнымъ дорогамъ, не зная куда и зачемъ. Въ пути ихъ часто настигали «герои» где и не преминули исполнить свой нацiональный долгъ. По дороге изъ Дубовой въ Покотилово зарезано 20 «эвакуированных детей». Достигнувшiе населенного пункта часто тамъ переживали очередную резню. Такъ было въ Умани, Голованевске и мн.др.
Пришлось бежать далеко за пределы этого края. И вотъ она, одна изъ этихъ несчастныхъ, пробравшаяся сюда, въ счастливую Одессу. Какъ она сюда добралась, какъ уцелела въ пути? Какимъ она не подвергалась издевательствамъ и глумленiю по дороге? Сколько разъ ее, беременную, выбрасывали изъ вагона! Какъ все это перенесъ ея измученный организм! Детей своихъ она оставила на попеченiе «добрыхъ» людей, а сама убежала. Куда, зачемъ? – Подальше отъ края, где такъ жестоко, нечеловечно разбили ея жизнь. Ничто не въ состоянiи было удержать ее въ ея бешенномъ порыве.
* * *
Въ позднiе часы одного изъ недавнихъ туманныхъ вечеровъ, когда на улице уже ни живой души, слышны были ея душу раздирающiе крики. Жуть пробегала по телу…Она родила…Отчетливо слышенъ былъ новый голосъ – родившегося человека. Какой-то странный, не детский голосъ, страшный, лезущий въ душу и наводящiй холодный ужасъ…
Она плачетъ. О чемъ? Не свою уже судьбу оплакиваетъ ли онъ?
М.Веровъ.»
Оригинал документа находится в Central Archives for the History of the Jewish People, Tcherikover (Tsherikover), Elias — Private Collection, P10a-124.
Жертвы
В ходе погромов погибло около 1100 евреев местечка. Штетл был полностью уничтожен, еврейское кладбище запахано.
Список жертв, включающий в себя имена 427 погибших в погромах, составлен по материалам архивных дел, хранящихся в Государственном Архиве Киевской области (ДАКО, Ф.3050, Оп.1, Дела 41, 49, 161, 171, 172, 251), архивной коллекции института YIVO (YIVO Archives, Record Group 80, Elias Tchericower Archive, Folder №245 part 2, №308), фондах Центрального государственного архива высших органов власти и управления (Украина) (ЦДАВО Ф.2497, Оп. 3, Д. 150). Также важными источниками данных о жертвах являются книга Рахиль Фейгенберг «Летопись мёртвого города» и книга Давида Элиезера Розенталя «מגילת הטבח» («Свиток резни»).
При нажатии на имя жертвы вы можете узнать её род деятельности, подробности биографии и обстоятельства смерти.
Мойше-Арон Гершелевич Бердичевский, 73, 82 или 88 лет (по разным спискам), сын Мендель, 38 или 40 лет
Мойше-Арон Гершелевич Бердичевский
Духовный раввин, отец писателя Ицки-Иосифа Бердичевского. В 1873 году, когда скончался раввин Дубовы раввин Акива Хают, Моше Аарон принял эту должность и переехал с семьей жить в Дубова. 46 лет неизменно был раввином местечка, вылечил еврейскую общину Дубова от лихорадки, привезя хинин из Умани, были скромен и неприхолив в быту. Смерть Мойше-Арона в августе 1919 года подробно описана в книге Рахиль Фейгенберг: «Новые кучки бандитов, при виде уже пустых .перевернутых шкапов, бросались с дубинами на больного раввина:
— Скажи, старый чорт, куда ты запрятал деньги?—то и дело кричали они, избивая его ружейными прикладами.
Раввин все продолжал безмолвно лежать на диване, подушки под ним были в крови; на столике рядом все еще раскрыта была книга. Раввинша не теряла энергии; она молила и клялась, что денег у нее в доме больше нет. Бандитов приводило в ярость упорство, с которым старики скрывают место, куда запрятаны их богатства.
Они прибегли к пыткам, в надежде вырвать этим способом тайну; но пытали только раввина. Ведрами они вылили на него целую бочку воды, находившуюся на кухне; потом стащили его на пол и били сапогами по голове. Когда разбойники удалились, раввинша подсунула распростертому на полу мужу подушку под голову; он попросил ее положить рядом на скамеечке раскрытую книгу.
Зрелище лежащего на полу израненного, окровавленного старика, с книгой перед глазами, вызывало у вновь приходивших бандитов дикий взрыв хохота. Они все еще шли сюда в надежде найти пачки «николаевских» денег и золото.
— Скажи, старый чорт, где твой жидовский бог?! —-кричали они ему с диким смехом, тыча в него шашками.
Раввин в конце концов откликнулся:
— Скажи им по-ихнему, чтобы они лучше всадили мне пулю,—обратился он к жене.
— Лучше застрелите его! — сказала она им по-украински.
Неистовый хохот был ответом на ее слова, полные горя и слез.
— Скажи, где твой жидовский бог?!
— Творец мой, я приемлю страдания. Я приемлю муки с радостью … но я не могу вынести этого кощунства … Попроси их еще … проси по — ихнему … пули для меня … не могу вынести этого кощунства …
Он говорил тихо и отрывисто. Раввинша, заливаясь слезами, повторяла его просьбу по-украински; она умоляла застрелить также и ее.
У козаковских бандитов для раввина и его жены пули не нашлось. Его пытали со среды до пятницы утром. Она не отходила от него, готовая принять его последний вздох. Ей казалось, что он уже агонизирует, хотя он еще говорил и был при сознании. Он шептал предсмертную молитву, и голос его все слабел. Раввинша одела его в чистое белье; тут же лежали у нее наготове его «талис» и «китель»: как только он навсегда закроет глаза, она побежит за двумя-тремя пожилыми евреями, и те его снесут на кладбище, чтобы разбойники не издевались над его трупом.
Так думала раввинша, но минутами у нее мелькала и другая мысль: собрать все свои силы и снести его куда-нибудь по близости, на крестьянский огород. Когда перестанут его мучить, он, может быть, оправится …
К домику раввина — подъехала большая фура, запряженная парой крепких лошадей; она до краев была переполнена убитыми мужчинами и детьми. Двое мужиков кинули наверх еще трупы — Моше-мясника, раввина и его сына. Лежавшие тут же «талис» и «китель» они поделили между собою.
Там, за горой, сбросили убитого раввина в «глинище», где уже лежала почти вся его паства.»
Мендель Бердичевский, раввин
Смерть Менделя Бердичевского в августе 1919 года подробно описана в книге Рахиль Фейнгберг: «Они было уже ушли, но в это мгновение кто-то там на чердаке кашлянул. Случилось это с мясником Моше, соседом раввина. Он всю жизнь кашлял; три дня жена Менделя кормила его сахаром, но все же это не помогло, и в конце концов он все-таки кашлянул.
Бандиты радостно встрепенулись. С криком и смехом всех стащили вниз. Как только заметили Менделя, они стали кричать: «коммунист!..»
Первым делом его раздели и стали примерять себе его платье: он всегда одевался хорошо. Возникла драка из-за его сорочки, не могли также поделиться его обувью — один ботинок остался у одного громилы, другой — у второго.
Потом Менделя убили. За то, что он по виду был несомненным коммунистом, они ему предварительно отрубили все пальцы рук и ног.»
Источники информации: «Летопись мёртвого города», ДАКО, Ф. Р-3050, Оп. 1, Д. 49, лл. 34, 41об, 44 (стр. 35, 43, 48 документа), ДАКО, Ф. Р-3050, Оп. 1, Д. 161, Л. 19, 27, 35 (стр. 38, 39, 54, 70 документа), ДАКО, Ф. Р-3050, Оп. 1, Д. 251, Л. 177 об (стр. 332 документа); YIVO Archives, Record Group 80, Elias Tchericower Archive, Folder №308, стр.32, 36; Розенталь, Элиэзер Давид. Свиток резни — хроника погромов в России и Украине в 1917-1920 годах. Оригинал на иврите: Институт Гназим — Союз писателей. Перевод на русский Михаэля Шафира с правками редакторов сайта.
Давид Фурман, его жена Злата и их дочь
Давид — мясник. Злата (в девичестве Козодой) в момент погрома была беременна. В ходе погрома была ранена, осталась инвалидом. Дочери был выколот глаз.
Источник информации: «Летопись мёртвого города»