Погром в Проскурове в феврале 1919 г.
Доклад А. И. Гиллерсона

Проскуров является самим оживленным городом в Подольской губернии. Население его простирается до пятидесяти тысяч, из коих до двадцати пяти тысяч – евреи. Демократическая городская Дума его состояла из 50 гласных; из них 26 христиан и 24 еврея <…>. Город охранялся милицией, которая главным образом, была подчинена коменданту. Городское самоуправление не доверяя всецело милиции, организовало собственную охрану, так называемая квартальная охрана. Во главе этой охраны стояло Центральное Бюро, имевшее своим председателем – христианина Гурского, а товарищем председателя – еврея Шемкмана. Так как городская охрана состояла преимущественно из евреев, то она вообще не пользовалась расположением коменданта Киверчука, и он ей чинил всякие затруднения. <…>.
Недели за три до проскуровской резни имело место, следующее обстоятельство, оказавшееся роковым для Проскурова. В Виннице – резиденция самого Петлюры – состоялся съезд большевиков в Подольской губ. Этот съезд продолжался два дня и его заседания происходили беспрепятственно. Этот съезд вынес резолюции о поднятии большевистского восстания во всей Подольской губернии, при чем днем восстания было назначено 15-ое февраля. То обстоятельство, что этот съезд прошел беспрепятственно, дало повод некоторым лицам утверждать, что съезд этот был созван с ведома петлюровской власти в целях провокации. Но объективное исследование приводят к выводу, что в данном случае никакой провокации не было и что съезд прошел благополучно, благодаря лишь плохой организованности, а, следовательно, и плохой осведомленности петлюровской власти. Указывают на то обстоятельство, что большевистское выступление имело место лишь в одном Проскурове, между тем, как в других местах Подольской губернии, даже на ст. Жмеринка, где имеется до 7-ми тысяч железнодорожных рабочих никаких попыток к выступлению не было. В этом также усматривают признак провокации. Но объективные исследования приводят к тому убеждению, что в других местах выступления не было потому, что во главе большевистских организаций стояли более серьезные люди, которые учли, что момент для выступления является неподходящим. В Проскурове – же главе большевистской ячейки стояли люди слишком юные и мало сознательные. Но кроме этого было еще одно существенное обстоятельство, которое побудило проскуровских большевиков начать новое выступление. В Проскурове были расквартированы два полка, а именно 15-й Белгородский 8-й Подольский, которые были определенно большевистки настроены. В первом полку было человек 340, во втором немного больше.
Появление в Проскурове атамана Семосенко.
Дней за десять до погрома в Проскурове появилось запорожская казацкая бригада украинского республиканского войска имени главного атамана Петлюры под командой атамана Семосенко. Вместе с этой бригадой появился и 3-й гайдам. полк. Как бригада, так и полк, согласно объявления Семосенко, явились с фронта для отдыха и несения в Проскурове гарнизонной службы. 6-го февраля Семосенко послал в типографию для напечатания объявления, в котором он объявляет, что он принимает на себя обязанности начальника гарнизона и в качестве такового запрещает всякие самовольные в городе собрания и митинги, он предупреждает, что всякая агитация против существующей власти будет караться по законам военного времени. Запрещаются также всякие призывы к погрому, при чем уличенные в таком призыве будет расстреливаться на месте. <…>.
Об этом сообщении узнал тов. Председатель Центрального Бюро квартальной охраны – Шенкман и он отправился к Семосенко, что бы лично с ним познакомится. Семосенко его любезно принял, обещал снабдить охрану оружием и оказать им всякое содействие к предотвращению погромов. <…>.
Нужно указать, что с появлением в городе 3-го гайдамацкого полка среди евреев началось тревожное настроение. Этот полк вел себя вызывающе и о нем определенно говорили, что он имеет за собой погромное прошлое. <…>.
В пятницу вечером, 14-го февраля в Центральное бюро квартальной охраны явилось два молодых человека из большевистской фракции и объявили, что в 12 часов ночи назначено большевистское выступление и спросили председателя Рудницкого и его товарища Шенкмана, какую позицию займет в отношении их квартальная охрана. Им было отвечено, что квартальная охрана по-своему является беспартийной организацией, имеющая своим назначением лишь охрану жителей и что в данном случае она будет совершенно нейтральна. При этом Шенкман указал на несвоевременность выступления и на то, что это обязательно приведет к еврейскому погрому. Но ему также было отвечено, что выступление будет общегубернское и что благоприятный исход его обеспечен. <…>. Действительно, в шесть и три четверти часа утра раздались выстрелы и восстание началось. <…>.
Выступление большевиков.
Первым делом большевики захватили почту и телеграф и арестовали коменданта Киверчука, считая его, не без основания, опасным черносотенцем и погромщиком. <…>. Они предложили солдатам выступить против петлюровских войск, которые концентрированы в вагонах за вокзалом. На указание солдат, что у них нет пулеметов, им было отвечено, что пулеметы имеются у крестьян, которые уже приближаются к городу, чтобы принять участие в восстании. <…>. После отступления солдат было ясно, что восстание провалилось. <…>.
Солдаты-гайдамаки были вновь сконцентрированы на вокзале. В городе происходили аресты, а на вокзале были сервированы столы для угощения гайдамаков. Атаман Семосенко на этот раз, в полном согласии с Киверчуком, вступил в исполнение обязанностей начальника гарнизона. Свое вступление он ознаменовал пышным угощением гайдамаков и казаков и за обедом обильно угостил водкой и коньяком. По окончании трапезы он обратился к гайдамакам с речью в которой обрисовал тяжкое положение Украины, понесенные ими труды на поле сражения и отметил, что самыми опасными врагами украинского народа и казаков являются жиды, которых необходимо вырезать для спасения Украины и самих себя. Он потребовал от казаков присяги в том, что они выполняют свою священную обязанность и вырежут еврейское население, но при этом они также должны поклясться, что они жидовского добра грабить не будут. Казаки были приведены к знамени, и они принесли присягу, что будут резать, но не грабить. <…>. Rазаки, выстроившись в походном порядке, с музыкой впереди и с санитарным отрядом позади отправились в город и прошли по Александровской улице, в конце которой разбились на отдельные группы и рассыпались по боковым улицам, сплошь населенным евреями. Еврейская масса почти не была осведомлена о происшедшим большевистском выступлении. Привыкнув в последствии время ко всякого рода стрельбе, она не придала особого значения тем выстрелам, которые раздавались утром того дня. Это было в субботу и правоверные евреи с утра отправились в синагогу, где помолились, а затем вернувшись, домой, если за субботнюю трапезу. Многие, согласно установившемуся обычаю, после субботнего обеда легли спать. Рассыпавшиеся по еврейским улицам казаки группами от 5 до 15 человек с совершенно спокойными лицами входили в дома, вынимали шашки и начинали резать бывших в доме евреев, не различая ни возраст, ни пола. Они убивали стариков, женщин и даже грудных детей. Они, впрочем, не только резали, но наносили также колотые раны штыками: к огнестрельному оружию они прибегали лишь в том случае, когда отдельным лицам удавалось вырваться на улицу. Тогда им вдогонку посылалась пуля. Когда весть о начавшейся резне распространилась среди евреев они начали прятаться по чердакам и погребам, но казаки с чердаков их истаскивали вниз и убивали. В погреба они бросали ручные гранаты. <…>.
На следующее утро отдельные убийства евреев, как на улице, так и в домах продолжались. Евреи продолжали прятаться и очень немногие из них выходили на улицу. <…>.
В Думу собралось очень немного гласных. Из евреев явился только один Райгородский. Другие евреи должны были вернутся с пути, так как на них производились покушения. Дума открыла свое заседания сейчас же после появления Семосенко и Киверчука. Открывший заседание д-р Ставинский обрисовал в немногих словах создавшееся положение. Слово взял Семосенко и, в своей речи он объяснил, что произошедшее было вызвано исключительно евреями, которые, будучи сплошь большевиками, замыслили вырезать гайдамаков и прочих казаков. Он и впредь будет так поступать, так как он это считает своим священным долгом. В таком же духе высказался и Киверчук. Тогда слово взял Верхола.
Взяв слово после Семосенко и Киверчука, он обратился к думе с большой речью, в которой указал что-то, что сейчас произошло в Проскурове, является позором для Украины. Говоря о былых заслугах казачества, он, доказывая, что в данном случае Семосенко, одет в казацкое платье разбойников, став их атаманом. Обращаясь к Семосенко, он сказал: «Вы боритесь против большевиков, но разве те старики и дети, которых ваши гайдамаки резали, являются большевиками. Вы утверждаете, что только евреи дают большевиков. Разве вы не знаете, что есть большевики и среди других наций, а равно среди украинцев». Он убеждает Семосенко, ради чести Украины, распорядится о немедленном прекращении происходящих ужасов. После Верхолы высказался в кратких словах Райгородский, который от имени евреев всецело присоеди- нился к его словам. Семосенко возразил Верхоле в тех же словах, в которых он высказался в первой речи. Он заявил, что борется не против стариков, женщин и детей, а исключительно против большевиков. Глядя в упор на Верхолу, он сказал, что он действительно, не сомневается, что и среди украинцев к несчастью имеются большевики, но он их не пощадит. Он изъявляет согласие отдать приказ о прекращении того, что происходит с тем, чтобы трупы убитых были без замедления преданы земле. <…>.
Как видно из показаний Верхолы, а равно и других свидетелей – убийства продолжались в течение трех дней. Однако после заседания Городской Думы массовая резня была прекращена. Но в продолжении всего дня воскресения, а равно и в понедельник были многочисленные случаи отдельных убийств евреев, как в домах, так и на улицах. Происходили также избиения евреев в окрестных деревнях, куда проникали по собственному усмотрению или по приглашению крестьян. Евреи метались во все стороны, ища выхода из положения. <…>.
По распоряжению Семосенко жертвы субботней резни должны были быть погребены в понедельник. Таким образом, трупы оставались в домах и валялись на улицах с субботы до понедельника. Много трупов было изгрызено свиньями. В понедельник с утра многочисленные крестьянские подводы с наваленными на них трупами, направлялись к еврейскому кладбищу. Трупы привозились в течении всего дня и заполнили собой все кладбище. <…>. Похоронами распоряжался надзиратель Добровольский, которому было приказано, чтобы к ночи ниодного трупа не осталось не погребенного. Однако похоронить все трупы удалось лишь в четыре часа утра во вторник. Надо добавить, что, кроме, общей братской могиле, были выкопаны еще 4 могилы поменьше, в которых также похоронено много трупов. Некоторым удалось похоронить своих родственников в отдельных могилах. <…>.
Кроме тех евреев, которых убивала разнузданная гайдамацкая чернь, сами власти многих евреев арестовали под предлогом, что они большевики, а затем расстреливали. <…>.
22-го февраля Семасенко выпустил наказ о том, что, по имеющимся у него сведениям, в Проскурове находиться много большевистских агитаторов, а потому он требует от населения, чтобы сегодня же до 8-ми часов вечера все эти агитаторы-большевики были выданы властям; в противном случае им будут приняты самые решительные меры. Вместе с тем он вновь требует, чтобы все магазины были немедленно открыты под страхом штрафа в 5 тысяч рублей с каждого торговца. Евреи в этом наказе увидели новую придирку и новую угрозу. Чтобы задобрить Семосенко они собрали между собой сумму в триста тысяч рублей и через городское самоуправление решили передать их для нужд гарнизона. <…>.
27-го февраля Семосенко выпустил наказ, который начинается словами: «Жиды, до меня дошли сведения, что вы вчера хотели устроить собрание на Александровской улице для захвата власти и что через 4 дня вы готовитесь устроить такое же восстание, которое было 14-15 февраля». Затем следуют соответствующие угрозы. Этим наказом евреи были окончательно ошеломлены, так как всем было известно, что никакого собрания не предполагалось и что евреи меньше всего думали о захвате власти. <…>.
Действительно, евреи не выходили из состоянии панического страха. Вместе с комиссаром Верхолой они обсуждали все меры, которые могли бы быть приняты для того, чтобы избавится от Семосенко. Наконец Верхола обратился к председателю украинского национального союза – Мудрому, который состоял в дружеских отношениях с непосредственным начальником Семосенко – корпусным командиром Коновальцем, и просил оказать влияние на Коновальца в том смысле, чтобы Семосенко, был переведен в другое место, так как при нем немыслимо успокоение проскуровского населения. <…>. Однако Семосенко медлил сложением своих обязанностей. Он предпринимал шаги, чтобы остаться в Проскурове.<…>. Но когда он убедился, что этот уход неизбежен, то воспользовался тем, что страдал осложненной венерической болезнью, создал консилиум врачей и через своего адъютанта убедил их, чтобы они дали заключение в том смысле, что ему, в интересах его здоровья, необ- ходимо временно совершенно уйти от дел и эвакуироваться в какой ни будь лазарет подальше от Проскурова. <…>.
По приблизительному моему подсчету в Проскурове и в его окрестностях было всего убито свыше 1200 человек. Кроме того, из числа 600 с лишним раненых умерло свыше 300 человек.

Оригинал документа (стр. 5-33)

Протокол показания Финкель Сруля Шулимовича

В субботу 15-го февраля я утром вышел из дому по делам Товарищества. Я ходил по главным улицам до 2-х часов. В 2 часа я отправился домой обедать. По дороге к своему дому я встретил вооруженный отряд милиционеров с помошником Добровольским во главе. Куда направлялся этот отряд мне было неизвестно. Когда я пообедав, отправился к месту своей службы, то я встретил тех же млиционеров без Добровольского, при чем обратил внимание, что они уже были обезоружены. Добровольського я лично знаю, как честного служаку и предполагаю, что он, узнав о происхождении резни, повел милиционеров, чтобы предотвратить ее, но кто-то, повидимому милиционеров обезоружил. Когда я подошел к Ссудо-сберегательному товариществу – это было около 4-х часов дня – я заметил, что 2 казака подъехали к тюремному зданию, которое находится тут же рядом, и оттуда выпустили всех арестантов. Арестанты в розсыпную бросились по разным направлениям, причем большая часть их пустилась на Завалье (где резни не было). Большинство из них было без верхней одежды и некоторые в одном белье. Через ¼ часа после того, как арестанты были выпущены из аптекарского переулка появился отряд казаков по направлению к тюрьме. Подойдя к тюрьме, полокругом, стали перед дверьми, а через некоторое времья увели 2-х казаков, випустившых арестантов. Когда я вышел на улицу, я встретил одного молодого человека с окровавленным лицом, который шел по направлению к больнице, при этом он сообщил, что на Аптек. и Купеческой улицах валяются многочисленные трупы. Дальше встретились мне сани, везшие раненую женщину. Я пошел в больницу и узнал, что там имеется несколько раненых, но трупов там не было. Когда я вновь вышел на улицу, один крестьянин обратился ко мне с предостережением, указав, что резня продолжается, и посоветовал идти домой, что я и сделал. На следующее утро прибежала ко мне бедная женщина, приносящая мне обед и рассказала, что вчера и в то время как она носила мне обед на Аптекарской улице был убит ее сын – мальчик 12 лет. При этом я от нее узнал, что почти вся Аптек. улица вырезана. Когда я после этого отправился на службу, оказалось что помещение Ссудо-сберегательного т-ва превращено в перевязочный пункт, и что там уже имеется свыше 30 раненых. Я вернулся к своему дому и встретил отряд казаков, который, как вследствии оказалось ехал в Фельштын, чтобы там учинить резню, при этом из отряда отделился весьма юный казак и шашкой зарубил проходившего мимо еврея Герша Деражнера. В воскресенье же, сидя целый день дома я из окна мог наблюдать как извозчики возили раненных в земскую больницу. На следующий день (понедельник) рано утром ко мне вновь обратилась мать убитого мальчика и просила меня помочь ей похоронить его. Я с ней вышел по направлению ее дому, что находится в противоположном конце города. По дороге нам встретилась масса крестьянских дровень, на которые были наложены многочисленные трупы причем на многих было заметно, что трупы были изгрызаны свиньями. Дровни направлялись на кладбище. Улицы были пустыми. Ни одного ни одного еврея не было на улице. Когда мы наконец добрались до дому, где проживала мать убитого, то трупа дома не оказалось, так как его уже успели взвалить на дровни и отправить на кладбище. Тогда я вместе с женщиной отправились на извощеке на кладбище, чтобы разыскать труп. Кладбище было завалено трупами. Было много мужчин и женщин, особенно поражала многочисленность убитых детей. Крестьяне в это время рыли яму, которая должна была послужить общей могилой. За работой следил тот же надзиратель Добровольский, который на мою просьбу дать возможность похоронить некоторых евреев отдельно, что это можно сделать только на продолжении этого дня, так как ему дан строгий приказ, чтобы к следующему дню не один труп не остался не погребенным. Я обратил внимание Добровольского, что над трупами уже поработали мародеры. Таких мародеров оказалось очень много на кладбище не только христиан, но и евреев. Явились на кладбище некоторые родные убитых, и указывали, что в платьях на убитых зашиты деньги, и что деньги имеются также в карманах. Вместе с другими я разыскал трупы на которые указывали их родные, и действительно, доставал из карманов бумажники с деньгами, также нам удалось снять у некоторых ценные кольца, и все эти деньги и драгоценности переданы были тут же под расписку родным. Копание могилы затянулось до глубокой ночи. Так как в продолжение целого дня я ничего не имел во рту и крайне продолжал вообще чувствовать себя разбитым и потрясенным, то я вернулся домой не дождавшись похорон. Трупы жертв, как узнал я потом опущены в могилу лишь в 4 часа утра. По приблизительному подсчету я предполагаю, что трупов было свыше 1000. Добавляю, что многие трупы хоронились родными отдельно. Приходило много русских людей и просили меня указать нам трупы их знакомых.

Протокол показания Штер Менделя Овшиевича

В 3-ем гайдамацком полку, который учинил резню евреев в Проскурове, под фамилией Рахманенко служил полуинтеллегентный еврей фамилия которого, по некоторым сведениям, была Рохман. Рохманенко, по сведениям некоторых лиц сам принимал участие в резне, чего он не отрицал. После большевистского восстания он был назначен членом следственной комиссии по расследованию этого восстания. Рохманенко пользовался особым расположением Семесенки. Около 1-го марта, числа точно не помню, дом в котором я живу, в 3 часа ночи был окружен гайдамаками и милиционерами. Как наша семья, так и соседи страшно перепугались и все запрятались на чердак. Пришедшие вошли в нашу квартиру, но чердака не разыскали и оставались до самого утра. Утром мы решили, что бесполезно скрываться, и вышли к гайдамакам. При этом мы заметили, что квартира была обыскана и некоторые вещи забраны. Гайдамаки распорядились арестовать всех мужчин и отправить их к коменданту, как они звали Рохманенко. Нас мужчин было человек 8, но Рохманенко распорядился, чтобы всех отпустили, а задержали только меня и моих 2-х братьев. К нам он обратился с обвинением, что мы бундовцы и сочуствуем большевизму, и объявил нас арестованными. Мой отец в это время отправился к комиссару Верхоле и спросил у него по чему об этом ничего не известно. Отец с тем же вопросом обратился к коменданту Киверчуку, но и тот не знал. Тогда отец вновь вернулся к Верхоле и сообщил ему, что Рохманенко таким же путем арестовал Кацмана, но выпустил за взятку. Отец сказал, что ради спасения своих сыновей должен будет пойти тем же путем, так как в руках Рохманенко они могут подвергнутся великому риску. Действительно отец мой отправился к квартирохозяину Рохманенко Прозеру и вступил через него в переговоры с Рохманенко. В результате этих переговоров моя мать через некоторое время вручила Рохманенко 10 000 руб., но тот же Прозер от имени Рохманенко сказал моему отцу, что эта сумма недостаточна для освобождения нас троих. Тогда мать принесла Рохманенко еще 10 000 руб., и тот обещал нас к вечеру освободить. В тот же вечер мы были освобождены, а на утро по приглашению комиссара Верхолы, мой отец был у него, и по настойчивым его требованиям сообщил ему, что за наше освобождение Рохманенко получил взятку. В тот же день после полудни к отцу моему явился надзиратель, который пригласил моего отца к Рохманенко. Когда мой отец явился, то Рохманенко стал настаивать, чтобы отец дал ему расписку в том, что он получил обратно деньги. Но отец ответил, что боится давать такую расписку, что он дал взятку. Тогда Рохманенко предложил указать в расписке, что он получил обратно деньги данные в залог. Но отец ответил, что не считает нужным давать фиктивных расписок. Тут Рахманенко объяснил отцу из двадцати тысяч рублей, он десять тысяч истратил, так как поделился с Семосенко, с другими, а затем много денег пошло на попойку, которую он накануне устроил для Семосенко и др. Он предлагает отцу такую расписку и получить оставшиеся у него 10 000 руб., при этом грозил местью со стороны его друзей, если он на это не согласится, и если он вообще будет его винить. Отец дал ему расписку и получил обратно 10 000 руб. Обо всем этом он поставил в известность Верхолу. На следующий день вечером Рохманенко был арестован по обвинению Верхолы. В тюрьме он пробыл 2 недели и был убит по неизвестным мне причинам.

Протокол показания Вассермана Симхи Абрамовича
гласный городской Думы

Я состою гласным Проскуровской городской Думы с момента организации этой думы на демократических началах. <…> В пятницу 14-го февраля я зашел в думу, где находился гласный Думы Холоденко (еврей) и член управы Волошин (укр. соц.), при нем зашел разговор об убийстве еврея на одном из хуторов прошлой ночью. Я, между прочим, высказал, что еврей, вероятно, убит с целью грабежа. Но Волошин выразил в этом сомнение, и при этом пересказал свой разгавор с одним офицером, который высказал свое убеждение, что евреев надо истреблять, украинцам они не нужны, пусть себе едут в Иерусалим. В это время вошел городской голова Сикора, который с своей стороны сообщил о своем разговоре с полковником, заявившим, что в скором времени потреплем евреев. Меня и Холоденко эти разговоры крайне взволновали и когда я выразил удивление по поводу того, что хотят строить счастье Украины на еврейских погромах, и указал, что это произведет тяжёлое впечатление на мирную конференцию то присоединившийся к нам в это время д-р Ставинский, засмеялся и заметил: “когда еще конференция будет, а если кто захочет побить собаку, то палку найдет.” Я вызказал свою мысль, не нужно ли принять каких-нибудь мер предупреждения, то Сикора заметил, что не следует будить спящего волка, быть может все это и так пройдет. В моем доме помещался штаб коменданта Киверчука. И когда на следующее утро дворник моего дома сообщил мне, что ночью было выступление большевиков, которые арестовали Киверчука, я, вспомнив нашу беседу в Управе, крикнул семье: “погром готов”. В то же утро в мой дом переехал штаб Семосенко. Были расставлены вокруг дома пулеметы и такие же пулеметы были поставлены на мансардах по обеим сторонам моего дома. Большевистское восстание было, по-видимому, подавлено, так как в 11 часов утра к дому подъехал освобожденный Киверчук и с ним председа- тель Укр. Нац. Союза Мудрый и еще какая-то женщина. В тот же день я из окна увидел, что от вокзала тянется вереница в 300 человек гайдамачников 3-го Гайдамацкого полка в полном вооружении с пулеметами. Сзади них ехал врач и сестра милосердия. Я предположил, что они направляются в Гречаны, где находится депо, что там большевистское восстание, но в последствии выяснилось, что это был тот отряд казаков, который
рассыпался по городу и стал вырезывать еврейское население. Мой дворник, а равно и прислуга сообщили мне, что в разных частях города режут евреев. Из своего окна я видел, как казаки за кем-то погнались, а затем кто-то из них выстрелил, они вернулись назад. Этим выстрелом был убит, как оказалось, еврей Абрам Хаимович Маранц. По дошедшим до меня сведеньям, казаки 3-го гайдамацкого полка, раньше чем отправится резать евреев, по предложению Семосенко, приняли присягу с целованием креста, что они только будут резать, но не грабить. Действительно, они остались верны своей присяге и с спокойной совестью резали евреев как на улице, так и в домах, но имущества не тро- гали. Если некоторые и грабили, то они представляют исключение. Но вместе с ними шли убивать евреев солдаты охраной сотни ком. Киверчука, а также милиционеры. Те и другие не будучи связны присягой, не только убивали, но и грабили. Справедливость требует отметить, что бывали случаи, когда единичные казаки по мере возможности спасали обреченных евреев. Так в двух случаях казаки, войдя в дом, предлагали евреям спрятаться, а сами привели в беспорядок мебель, создавая картину происходившего уже погрома. Мне известны случаи, когда некоторые откупались деньгами.

Протокол показания Маранц Янкеля

В пятницу, 14-го днем мне, как гласному думы, кто-то сообщил, что говорится выступление большевиков и спрашивал моего мнения. Я об этом ничего не знал. Будучи членом Исполнительного Комитета Центрального Бюро по охране города, я отправился в это бюро, чтобы узнать, не имеется ли там каких-нибудь сведений. Там я нашел председателя Бюро Осткевич-Рудницкаго, помощника его Шейнкмана и секретаря Штернгаса, впоследствии убитого. Им также как мне ничего не было известно. Но в это время явилось в Бюро два молодых человека, как впоследствии оказалось, принадлежавшие к большевистской партии, и пожелали видеть Председателя Центрального Бюро. Председатель попросил их в другую комнату, где находился и помощник, я же и секретарь остались. Дверь, очевидно по требованию пришедших, была заперта на ключ. Я остался ожидать результата этого страшного совещания, которое продолжалось больше часа. Наконец, посетители ушли и я обратился к председателю с вопросом, в чем дело. От него я узнал, что пришедшие предупредили о готовящемся выступлении большевиков и просили содействия этому выступлению со стороны центральной охраны. Им было отвечено, что Центр. Бюро политикой не занимается и никакого участия в выступлении оно принимать не может. На этой почве происходил обмен мнений, причем пришедшие настаивали на своем предложении. На мой вопрос, когда они думают выступить, мне ответили, что они момента не указали. Мы все были удручены происшедшим, стоявший тут же секретарь пророчески сказал: “нам всем готовится гибель”. С тяжелым сердцем я поздно вечером отправился домой. Ночью около рассвета я был разбужен стрельбой в городе. Я больше заснуть не мог и рано, около 7 часов, вышел из дому. Я вышел на Александровскую улицу и очутился возле дома Трахтенберга, где обычно находился Союз Металлистов, а сейчас был штаб восставших большевиков. Тут я узнал, что выступление ночью произошло, что большевиками захвачена почта и арестован комендант Киверчук. Говорили, здесь с часу на час ожидается сформирование большевистской власти. Ко мне подбежал большевик Лившиц, известный в городе под прозвищем “слепой токарь” с предложением взять ружье и присоединится к восставшим. Сам токарь был вооружен и с ним вместе стояла пара других вооруженных людей. В это время я заметил, что по Алекс. ул. по близости от нас идут два отряда конных казаков с помощником коменданта во главе. Появление Новицкаго тут же рядом с большевиками вызвало мое недоумение и я обратился к стоявшему возле меня рабочему большевику с вопросом, что тут делает Новицкий. Тот мне ответил “Новицкий с нами” и он стоит во главе восстания”. Но не успел он окончить, как я услыхал команду Новицкого: заряжать ружья. Услыхав команду, я бросился бежать в ворота ближайшего дома; не успев я туда вбежать, как раздалась ружейная пальба и стрельба из пунктов. Через крышу соседнего дома я выбрался на Купеческую улицу, оттуда окольным путем на свою квартиру на Соборн. ул. Это было в 10 часов утра 15/V. По дороге в свой дом я встретил лидера объединен. социалистов Крупника, впоследствии убитого, и спросил его, как он смотрит на разыгравшиеся события. Он ответил, что смотрит очень мрачно, что вчера у них было собрание всех социал. партий и все высказались против выступления, но ничего не помогло. Вернувшись домой я чувствовал себя разбитым и заснул, но скоро меня разбудила жена и сообщила, что в переулке против моего окна уже режут евреев. Я подошел к окну и увидел, как из дома Нейтера выбежал старик Нейтер и один казак убил его выстрелом из ружья. За стариком выбежала его дочь – замужняя молодая женщина и один из гайдамаков несколькими ударами кинжалом в живот тут же покончил с ней на месте. Мне казалось, что казаки ушли так как некоторое время я их не видел. В это время выбежала старуха Нейтер и хотела поднять тело убитой дочери, при этом она горько плакала и звала на помощь. Тогда появилось 2 гайдамака, и один из них крикнул: “Бей ее, чего она кричит”. Другой тут же несколькими ударами шашки разрубил старухе голову. Тут же из дому выбежали девочки 5 и 6 лет, дети убитой молодой женщины. Казаки побежали за детьми и начали бить прикладами. Одна девочка была тут же убита, а другая израненная, каким-то чудом спряталась в соседний дом и спаслась. В виду того, что мой дом являлся не заметным, при том в том помещается слесарно-механическая мастерская, где случайно выбиты были окна, то я решил, что мой дом будет лучшей охраной и никуда не уходил. Мучительно я провел эту ночь, а утром, когда я выглянул на улицу, то я увидел массу трупов, которых свиньи грызли. Через некоторое время пришла моя мать и сообщила, что особенно сильная резня была на Аптекарск. улице. Так как на этой улице проживал мой близкий друг Авербух, то я бросился туда, чтоб узнать в каком он положении. Оказалось, что он, его жена и двое детей тяжело ранены и тут же около 15 человек убитых. Среди убитых были мужчины, женщины и дети, его квартиранты и соседи, которые почему то у него прятались. С помощью одной крестьянки я сложил трупы в одной комнате, а сам, как только умел, оказал первую помощь раненым и бросился разыскивать фельдшера. По моему зову пришли 3 фельдшера и сделали раненым перевязки. Когда я возвращался затем домой, за мной погнались гайдамаки и хотели меня убить. Я бросился бежать и мне встретились двое знакомых русских рабочих которые, желая меня спасти, посоветовали мне забежать в переулок, а они скажут казакам, что я не жид, а русский. Так они сделали, и я спасся. На следующий день я, как гласный думы, отправился на заседание думы, но по дороге я встретил гласного Штера, который сказал, что засе- дания нет и пошёл вместе со мной. Штер заметил, что гонится за нами гайдамак, который едет на извозчике. Подезжая к нам он выхватил саблю и соскочил с саней. Но к счастью для нас, кто-то в этот момент с противоположного тротуара позвал казака по имени. Тот обернулся, а мы в это время скрылись в соседний дом. Больше я в этот день не выходил.

Оригинал документа (стр. 35-46)