Из книги Давида Элиезера Розенталя «מגלת הטבח» («Свиток резни»). Публикуется с разрешения переводчика на русский язык Михаэля Шафира

а.

Городом моего проживания является Кодыма Балтского уезда. Первые погромы начались в Кодыме в Лаг ба-Омер 1919 года. Вся зима прошла для евреев в постоянном страхе. Известия про погромы и убийства, которые учиняли петлюровские войска в окрестных городах, дошли до Кодымы и поразили сердце каждого. Но когда петлюровцы ушли из области и советская власть укрепилась, евреи поверили, что опасность уже миновала.
Но они ошибались. Остатки петлюровского войска рассеялись по селам и присоединились к партизанам. Атаманы росли, как грибы после дождя. Они очень быстро организовали кровожадные элементы, налетали на ближайшие города, и еврейская кровь лилась, как вода.
Кодыму с партизанским отрядом атаковал атаман Трачук (впоследствии он был убит в Одессе).
Комендантом города был Полищук, честный и энергичный человек. Он самоотверженно защищал город от погромов. Когда перед уходом из города петлюровцы собрались посчитаться с евреями, Полищук собрал двадцать русских парней, раздал им ружья, приказал выйти в поле и открыть стрельбу. Петлюровцы подумали, что приближается Красная армия, и спешно оставили город.
И теперь, когда пришел слух о том, что петлюровцы приближаются к городу, Полищук организовал охрану, и защищал его с помощью 60 парней, которые всю ночь занимали позиции вокруг города, и находились там до рассвета. Когда они увидели, что партизаны не появились, они отправились спать.
Я тоже пошел спать в четвертом часу утра. Не прошло много времени, как я проснулся от грома выстрелов. Своей матери я уже не нашел в доме, она пошла искать себе место, чтобы спрятаться. Я вышел наружу, запер дверь, выходившую на улицу, и вернулся назад через дверь, выходившую во двор. Вещи и одежда, которые еще с вчера были собраны в мешках, я поспешил спрятать, и залез на чердак. Несколько раз я слышал, как дергали запертую дверь, но ее не открыли.
По-видимому, у партизан в городе были разведчики, которые сообщили им, что охрана спит крепким сном, и они воспользовались случаем и ворвались в город. Как стая волков, они набросились на евреев, тащили их в синагогу и там убивали с ужасной жестокостью. Погромы и убийства продолжались весь день до вечера. В шестом часу после полудня вернулся отряд, оставивший город из-за повстанцев, с бронепоездом, и начал стрелять их пушки. Партизаны бежали. Мы вышли из нашего укрытия, поспешили в синагогу, и там нашли 35 убитых, мужчин, женщин и детей, кроме тех, кто были убиты в своих домах и на улице.
Евреи были уверены, что Красная армия их защитит, и легли отдыхать после суточных скитаний и пережитого ужаса. Но когда на следующий день они встали, то увидели, что бронепоезд и Красная армия оставили станцию, и число убитых в предыдущий день составило 70 человек. Тогда их сердце упало. На третий день Красная армия вернулась, но ее отряд был малочислен, и евреи не верили, что он сможет защитить их от партизан.

б.

Мы собрались на совет, чтобы решить, что нам следует делать и куда бежать, и решили бежать в Одессу. Нас было 60 семей. Мы пришли на станцию. Станционный служащий за деньги дал нам поезд. Мы доехали до Бирзулы. В ней мы оставались до понедельника. Там тоже нам удалось найти поезд, в котором было несколько беженцев из Балты.
В двенадцать часов утра мы прибыли на станцию Ивановка. Мы увидели, что на траве перед станцией сидят и лежат солдаты, лица которых внушают ужас. Здесь и там развеваются красные и черные флаги. Мы думали, что это Красная армия, но затем нам стало известно, что Козаков и его войско разбили лагерь в Ивановке после того как оставили Одессу.
Когда состав остановился перед станцией, в поезд вошла небольшая группа боевиков, и нам было сказано:
— Коммунисты, выходите, и мы вам покажем, как издеваться над крестьянами.
Они сразу же стали обыскивать наши карманы. Все найденное они брали себе. После этого они начали стаскивать с нас одежду. Я успел передать моей матери ключи от лавки, после чего сам опорожнил свои карманы и отдал им все, что в них было, но они сняли с меня также штаны.
После этого они отвели нас на расстояние в полверсты от станции, построили мужчин и женщин отдельно, детей вместе с взрослыми. Мы не знали, что нас ожидает. Но когда раздался голос командира: «Остерегайтесь стрелять в сторону поля!», мы поняли, что приговорены к расстрелу.
Я помню, что у меня не было страха смерти. Я лишь хотел, чтобы они поспешили, сделали свое дело и закончили с ним.
Боевики выстроили нас по двое, одного за другим, чтобы одним патроном можно было убить двух человек. В первой паре был станционный резник с Тойбом. Я и резник из Кодымы, Йосеф Рабинович, были третьей парой. Число боевиков было около 60 человек. Они спорили между собой о том, кто из них будет в расстрельной команде. Каждый желал этого удостоиться. Вдруг трое парней побежали. Боевики погнались за ними, схватили их и убили.
Чтобы мы не сбежали, боевики велели нам лечь на землю. Я был одет в старый овчинный кафтан. Я лег на живот, лицом вниз, и руки положил на голову. Надежда спастись от смерти не покидала меня. Я думал, что в нас будут стрелять из пушек, и тогда есть вероятность, что некоторые останутся в живых. И вдруг в моем мозгу возникла мысль, что правая часть черепной кости рядом со лбом наверняка будет раздроблена пулей, и дрожь пробежала по этой части моего мозга, и волосы в этой части встали дыбом, и все же я не потерял хладнокровия. Я лишь очень хотел узнать, что я почувствую в этот момент. Я лежу лицом вниз, и мои глаза тонут в кольце света, находящегося в тени. Какой-то очень пахучий цветок щекочет мне нос, а в мои уши проникают звуки одиночных выстрелов, за которыми следуют хрипы агонии. Я лежал в конце шеренги. Слева от меня лежал резник Йосеф Рабинович, и его губы шептали слова покаянной молитвы, а справа от меня лежал Ишаяху Борер.
Через короткое время раздались два выстрела. Одна пуля попала в моего соседа справа, и на меня и мою одежду брызнула его кровь, а вторая пуля раскроила череп резника, и его мозги запачкали мою голову и затылок. Когда боевики закончили свою работу, они начали прогуливаться между трупов. Тех, кто подавал признаки жизни, они приканчивали, после чего снимали с них лучшую одежду, в которую они были одеты. Когда они проходили надо мной и увидели, что я лежу неподвижно, залитый кровью и запачканный мозгами, они решили, что я уже умер, и так как мои лучшие штаны они уже с меня сняли, а мой драный кафтан не пришелся к их сердцу, они, не трогая меня, пошли дальше.
Я остался лежать на своем месте.

в.

Козаков и его банда оставили станцию, после них явились крестьяне из соседних сел, и они тоже занялись сниманием одежды с трупов. Когда крестьяне оставили трупы в покое, я тихо поднялся и на четвереньках переполз на луг, который находился неподалеку от места бойни.
Когда меня, залитого кровью и перепачканного мозгами, увидел немец, хозяин участка, он очень перепугался. Я рассказал ему, что единственный остался в живых из шестидесяти убитых на станции евреев. Он надо мной сжалился и дал мне воды, чтобы смыть кровь и мозги, он дал мне также кусок хлеба и стакан молока, и в своей телеге провез меня несколько верст по дороге, ведущей в немецкую колонию Цебрик.
От того места, в котором немец меня оставил, до Цебрика было расстояние в 22 версты. Я побоялся идти главной дорогой и поплелся через поля, виноградники и тропы. Вдруг дом моих ушей донесся лай собак. Я пошел на эти звуки. Когда я спустился с горы в долину, я встретил двух крестьян. У них были злобные и враждебные лица. Они враждебно на меня посмотрели, но позволили продолжить идти своим путем. В конце концов, я пришел в Цебрик. Я начал случать в двери немецких домов и спрашивать, где здесь проживают евреи. Но немцы, желая защитить сельских евреев, все отрицали и единогласно отвечали мне: «В Цебрике евреев нет!». Но я не оставлял их в покое и говорил, что мне доподлинно известно о том, что в Цебрике евреи есть.
В конце концов, мне показали дом, в котором жил еврей.
Я свернул к этому дому и нашел там еврейскую женщину. Я начал разговаривать с ней по-еврейски, но она сделала вид, что не понимает, о чем я говорю. Она проживала в немецком доме. Я сказал хозяину дома: «Делайте со мной, что хотите, но из этого дома я не уйду!». Немец накормил меня, после чего отвел в хлев и выделил мне место для ночлега. Рано утром он велел мне уходить, а также указал мне на запертую еврейскую лавку, возле которой стояла еврейская женщина. Эта женщина отвела меня к цебриковскому резнику. Там я рассказал о бойне, произошедшей на станции Ивановка, а также обо всем, что я пережил. Они мне не поверили и послали на станцию человека, чтобы проверить.
Когда они выяснили, что все правда, они меня держали в селе в течение двух дней, а затем отправили в Одессу.
Женщин, которые находились со мной в поезде, боевики не тронули, и отпустили их на все четыре стороны. Они пошли в Захарьевку, находящуюся на расстоянии 15 верст от Ивановки. Из Захарьевки были посланы телеги, чтобы доставить убитых в город для погребения. Но привезти их уже не было никакой возможности, и их похоронили недалеко от станции 24 мая, на четвертый день после того как они были убиты.
Были убиты 62 человека. Спасся лишь я и еще один еврей из Балты. Авраам Шварц, сын портного Ицхака, еще жив, но он получил тяжелые ранения, когда боевики искали живых среди убитых и спрашивали: «Кто жив?», он попросил, чтобы они его убили, и они сделали ему эту «милость».

(Мотл Штольман)

С текстом книги «Свиток резни» Вы можете ознакомиться на личном сайте Михаэля Шафира