Сохранена оригинальная орфография и пунктуация текстов. Данные о количестве жертв в разных документах могут отличаться. В разделах «События» и «Жертвы» число жертв дано по документам, в которых, на наш взгляд, приведена наиболее достоверная информация.
Трагедия м-ка Тростянца Подольской Губернии
Вступление
В моем родном, отныне несчастном и на веки загубленном местечке Тростянце существовало народное поверье, согласно которому наше местечко, благословенное когда то каким то святым, никогда не может подвергаться погрому и кровопролитию. Народ верил в своего святого и надеялся, что так будет навсегда. Народ убедился в истинности этой легенды в особенности в последние месяца, когда нашествие петлюровских банд сметавшее, сокрушавшее везде на своем пути отступления все еврейские населения сравнительно пощадило наше местечко, подвергнув лишь частичному разграмму и материальному разорению беакровных жертв. Прошло некоторое время народ стал определяться от нанесенного ему бандитами ущерба и материальных убытков и снова стал поминать своего добраго святого, невидимым оком своим охранявшего его благостояние и благополучие. Жизнь в местечке особенно потекла нормально и мирно, когда воцарилась Советская власть в лице назначенного политотделом Воен-Ревкома, куда местечко послало своего одного представителя.
Но вот пришел день 9 мая с.г. и в нашем местечке разыгралась одна из величайших в мире трагедии, ознаменовавшаяся безпощадным истреблением повстанческими бандами почти всего мужского населения.
Изложение событий.
Приступая к изложению кровавых событий, очевидцим которых я был с начала до конца ужас охватывает мою душу, это слишком тяжелый крест для меня, ибо куда не повернись, повсюду и везде видно только-одно кровь и кровь, как не подходить к этой трагедии с какой бы стороны не рассматривать ее, она является ужасной и кошмарной и по образу действий местной садомской интелегенции и по особому учуяению жертв издевательства над ними по характеру организованности в широте районов, подвергшихся избиению и по санинской кровожадности проявлено червью и по хитрости плана, задуманного еще задолго до этого злополучного дня и проведенного упорно и жестоко до мельчайших подробностей. Да описывать это слышком тяжелый крест для меня, как будто я бы сам стал убивать людей. Что делать — придется нести мой крест до конца. Все равно, мы, очевидцы, выдевшие эти потоки крови, слышавшие стоны мученников. плачь и вопль тысячи вдов и сирот, [неразб.] и детей, а главное то слышал в течении 8 суток этот набатный звон колоколов во всех церквах, призывавших погромщиков – палачей с вилами, лопатами, криками и топорами – мы, слышавшие и видевши все это, обреченные, конченые слыпые люди.
9-го мая.
В этот злополучный день, приблизительно к 1 часам дня, на станцию Тростянец, подкатился поезд с 3 вагонами, предназначавшимися для посадки комендантской роты красноармейцев на случай, если бы последним пришлось отойти под натиском банд. Я, как полуротный, исполнявший в тот день должность ротнаго командира обратился к помощнику комиссара и коменданта, Мариневичу, с вопросом, для кого предназначен поезд, на что я получил лаконический ответ “под семена” . Это оказалось ложью подобно тому, как он сам оказался потом провокатором и прямым участником резни. Комендант и Комиссар местечка тов. Колесников, еще до этого бежал тайно из местечка. На мои вторичный вопрос как действовать с красноармейцами, в виду поступлений ко мне сведений о готовящемся выступлении со стороны накопившихся в сс.[селах] Витягайловки и Почуровки вооруженных банд я получил несвязное распоряжение о 2-х ведрах спирта, хранившихся в комиссариате. Я остолбенел. Ведь это было в момент смертельной опасности, когда банды стали показываться со стороны заводской мельницы и набатный звон раздавался во всех церковных колоколен. Отдав мне это распоряжение, он обратился к председателю Воен. Ревккому тов. Егорову, погибшему спустя полчаса от пуль повстанцев с настойчивым требованием выплатить ему причитавшиесся жалование по 9-ое мая включительно. Когда жалование было в руках Мариневича, он крикнул: “тревога, беги спасайся кто куда может”. Я, ошеломленн всем виденным мною в комиссариате, кинулся на улицу собирать краснноармейцев, но тут заметил, что все потеряно: предо мной предстала страшная картина растерянности и смятения. Нахлынула толпа вооруженных повстанцев, нажимавших красноармейцев, часть которых бежала к вокзалу, а другая стала примыкать к повстанцам. Раздались крики крики из публики, охваченные дикой паникой. В воздухе носился безприрывный злобный вой колокольнаго звона, наводивши страх предвещавший грозу. Меня обуял страшный порыв возмущения и отчаяния и я умчался в город. В городе происходила обыкновенная погромная сцена: бегали со всех сторон с оружием всякого рода в руках, крестьян Грабили, кричали, приговаривая насмешливо: “где же ваши красноармейцы, отдайте оружие не то убьем.” Эта вакханалия несколько времени, пока, наконец, не стали вытаскивать всех мущин и детей-мальчиков, избивая и направляя их куда-то, не то для наложения а на них контрибуции, по словам одних, не то для арестов и растрелов, по словам других. Так до вечера были переловлены все мущины почти, исключая тех, которые сумели хорошо спрятаться. М-ко как будто вымерло. Собранных мущин и некоторых добровольно уведших со своими отцами, братьями и мужьями, женщин отправляли в здание бывшаго Комиссариата.
Наступила ужасная и тревожная ночь. М-ко погрузилось в глубокую тишину, изредка прерывающуюся выстрелами и душу раздирающими воплями. К утру стало известно, что ночью по квартирам бандитами убито 13 человек, из них 2 женщины.
10-го мая.
На следующий день, 10 мая банды усиленно возобновили свою погромную работу, они рыскали по местечку, занимаясь грабежами и производя одиночныя убийства, розыскивали спрятавшихся мущин и отправляли их в то же здание комиссариата, которое вместе с вогзальной улицей отрезал от м-ка не пропуская никого из жителей ни туда ни обратно. Какая участь ждала арестованных. Что замыслили сделать с ними, что готовили им из подтишка, когда стали копать ту ужасную могилу, длиною в тридцать пять аршин, принявшую в себе всех этих мучеников, томившихся в течении 30 часов в здании комиссариата в тяжелых предчуствиях, в жажде, в духоте, что творилось за стенами м-ка было покрыто мраком неизвестности. Заметно было только усиленное движение вооруженных масс из окрестных сел и деревень кроме того в сердце каждого из них жила надежда, что не перебьют же всех собранных в комиссариате людей, такие ужасные предположения никому и на ум не шли. Но это была скорбная и жестокая ошибка. Судьба мучеников была предвремена. Могила готовилась им с утра 10 мая. Контр-революционеры и монархисты всех рангов и направлений потрудились в тот злосчастный день на славу, они работали не покладая рук всю ночь и весь день и приготовили те кровавые события, начала которых произошло в пять часов пополудни 10 мая, а память о которых никогда не исчезнет из истории народа.
Было 2 часа, дня когда сход собрался в волости, чтоб окончательно решить, что делать “с жидами”. Выяснились различные миссии. Многолюдный сход разбился на несколько групп. Одни кричали ответ “бей и режь жидов, женщин и детей”, чтобы не осталось ни одной ноги”, другая призывала покончить только с молодыми людьми и на остальных наложить контрибуции, третьи призывали только к потреблению красноармейцев, только немногие уговаривали толпу не совершить гнусного дела, говоря, что достаточно крови пролито. Стали голосовать. Весь сход разбился, по словам одного очевидца крестьянина, на два “табора”, не обещая перевесы ни одной ни другой стороны при некоторых воздержавщихся. Как вдруг явился тот кровавый исщонец, который сыграл решающую роль в этой трагедии, это адское исчадие явилось на лошади верхом, обратившись к толпе воскликнул: “Братцы за оружие, жиды заезжая на броне-автомобиля из Верховки зашли к нам в тыл”. Это был яб”явившийся в тот день комендатом повстанцев членом волостной земельной волости, об”явивший-петлюровский офицер Яровинский. Поднялась сильная тревога. Образовался сильный шум и слышны были крики: “пойдем, братцы, перебьем всех до единнаго и не оставим ни одного живого”.
Таборы перемешались в них, превратившись в раз”яренную толпу, стремглав побежавшую в здание комиссариата, окружила его и открыла по ним стрельбу залпами.
Несчастные жертвы в числе нескольких сотен мущин и мальчиков в ужасе припали к земле и стали малить о помощи, крича и рыдая, но напрасно в толпу был брошен кровавый лозунг – живых не оставлять. изверги скоро убедились, что не так легко погубить столько жизни, стреляя в окна и двери, они ворвались в помещение и стали бросать бомбы и гранаты в массу, обезумевшую от ужаса и кошмары людей душивших и давивших друг друга.
Началась кровая пляска смерти. Обнажились ножи, заработали топорами, были пущены в ход оружие кустарного производства: особые пики для прокалывания насквозь жертв, действовали косами, серпами, кирками и каблуками. В помещении образовалась река крови, в которой плавали жертвы. Тут были пытки и издевательства, которых мир еще не видывал, тут были издевательства над мертвыми и полуживыми, которым прикладывали к груди красные, обогренные собственной кровью жертв ленты, причитывая при этом: “вот тебе коммуна“. Тут были ми на шею отца и просившими убить их вместе с отцом. Точно также погиб отец Могилев с двумя дочерьми пожертвовавшими с собою, как и первые две. Тут погиб отец Дайчман с двумя сыновьями, старшему на которых 28 лет, а младшему 15. Тут погибли все пять сыновей Каплун, муж которой убит в прошлом году бандитами. Тут нашли свою мученическую смерть отцы с тремя сыновьями: десяти, двенадцати и тринадцати лет и двумя с единственными сыновьями. Тут окончили свои дни восмидесятилетние старики, и, наконец, тут погиб вырвавшися недавно из рук Казубскаго, Казаковский, убитый на руках свое молодой жены, спасшейся из этого ада каким то чудом. Посмотрите на это здание комиссариата или спросите у этой живой свидетельнице и они Вам расскажут страшную историю, смысл которой не всем понятен, но которой для нас звучит как смертный приговор. Так в течении пяти часов от 5 до 10 вечера расправились с несколькими сотнями жизнями.
Окончить свое кровае дело одна часть разбойников бросилась мобилизовать подводы, чтобы вывести трупы умученных жертв к бассеинам, куда сахарный завод, устроенный по собой колонизацией отпускает все нечистоты во время производства сахара. Там в одной вересте от местечка приготовили яму по образу воено-братских фронтовых могил, куда и была свалена вся эта искалеченная людская масса. Другая часть бросилась на обезумевшее от ужаса местечко и стало вылавливать из домов тех мущин, которых днем оставили, как например тифозных, слабых после болезни и т.д. и убивали их на глазах домочадцев, износиловали девушек, грабили до тех пор пока не появилась на улице наскоро сформированная охрана, организаванная же самыми извергами, предводителями, испугавшимися вызванного ими чудовища.
11-17 мая.
Что же случилось в местечке на рассвете 11 мая, когда стало известно, что все собрание в комиссариате мущин перебито и не подается описанию.
— Плач, рыдание, вопли, истерики, безумие, обмороки и смерти от разрыва сердца. Плакали все: и небо и ангелы и безучастные звезды и несчастные люди. Море слез и безконечное отчаяние. Обездоленные и загубленные вдовы и сироты грозно посылали свои проклятия всему […] [и в бесконечном отчаянии] и скорби припали к земле и молились о смерти. Сформированное утром охрана из палачей не давала, однако даже плакать своим жертвам загоняя их ежеминутно в дома. В домах жило теперь не по одному, а по несколько семейств, состоявших только из женщин и детей. Остальные дома были брошены на произвол хулиганов и деревенских женщин, уносивших “под наблюдением охраны” последние вещи и продукты. Местечко замерло как будто заживо похоронено. Все живое исчезло. Никто не просил ни пищи ни помощи. Дети тихо умирали на грудях своих полумертвых матерей. По временам доносился шум оставленных домов, , где хозяйничали деревенские бабы и хулиганы.
17 мая появились советские войска, разогнавшие все банды и заставили их бежать в леса. Вымершее, как будто, местечко очнулось и стало выходить из своих нор. В местечке зарил ужасный голод. Войсковые части одавали свои пайки населению. С уходом советских войск местечко снова превратилась в кладбище. Два скорбных памятника остались в несчастном местечке: кровавые здания комиссариата и безмолвная могила, в котой нашли упокоение остатки 400 невинных жертв.
Председатель временного совета м-ка Тростянца Б.Сандлер
29 мая 1919 года.
Из книги Давида Элиезера Розенталя «מגלת הטבח» («Свиток резни»). Перевод на русский язык осуществлён Михаэлем Шафиром:
Евреи Тростянца верили, что благословение праведника оберегает их город от всех погромов в мире. В особенности они надеялись на силу этого благословения после того как разбитые Красной армией петлюровцы разрушали на своем пути все населенные пункты, но Тростянцу почти не нанесли вреда, несмотря на то, что через него проходили.
Но в конечном итоге пришла и очередь Тростянца. Благословение потеряло свою силу и страшное проклятие Бога обрушилось на этот город.
Когда я начинаю рассказывать о резне, которую устраивали евреям Тростянца крестьянские партизанские отряды, меня охватывает дрожь и трепет, и мои волосы встают дыбом. В эти минуты перед моими глазами стоят льющиеся реки крови, и мои уши оглушают крики диких зверей и стоны умирающих… У убийств в Тростянце нет, по моему мнению, никакого прецедента в мировой истории. Здесь была не только жаждущая крови толпа, но и интеллигенция, русская и польская, которая заранее все подготовила и сделала все, что в ее силах, чтобы опьянить толпу и превратить ее в дикого зверя, пожирающего людей, от которого нет спасения.
Те, кто своими ушами слышали звон колоколов, призывающий толпу к грабежу и убийству, и своими глазами видели убийц, вооруженных ружьями, вилами, топорами, кирками, которые собирались в городе и готовились убивать и уничтожать, те, кто своими глазами видели сотни утопающих в крови трупов и своими ушами слышали крики тысяч сирот и вдов, для которых свет померк в одно мгновение, не смогут найти покоя всю свою жизнь. Я один из них: мои глаза все это видели, и мои уши все это слышали…
9 мая 1919г., полдень. На станцию Тростянец прибывает поезд с тремя вагонами. Я, служивший тогда сотником и по своей должности в тот день находившийся на посту, обратился к Мориновичу, заместителю советского коменданта:
— Зачем прибыл этот поезд?
— Для перевозки зерна для посева, — ответил мне Моринович.
Он лгал. Впоследствии он сам принимал участие в убийствах. Поезд прибыл, чтобы вывезти отряд Красной армии, если он будет вынужден покинуть город. Комендант Климков бежал еще до прибытия этого поезда.
Когда я передал Мориновичу имевшиеся у меня сведения о множестве партизан, которые из соседних сел приближались к городу, и спросил его: «Что делать?», он мне ответил, что нужно спрятать водку, хранящуюся в комендатуре.
После того как он отдал мне приказ относительно водки, он обратился к председателю ревкома Егорову (через час Егоров будет убит мятежниками), и потребовал у него жалование, которое он заработал до 9 мая. Сразу же после получения денег он закричал:
— Опасность близка, спасайся, кто может!
На мгновение я опешил. Затем поспешил наружу, чтобы собрать красноармейцев. Но я опоздал. Отряды партизан уже ворвались в город. Некоторые красноармейцы бежали на станцию. Остальные присоединились к партизанам.
В городе начался погром во всем своем ужасе. Улицы наводнили вооруженные партизаны, они грабили, ломали, топтали и кричали: «Жиды, где ваша защитница, Красная армия? Сдайте оружие, и тогда мы вас всех не убьем!». Это продолжалось весь день, пока убийцы не вывели из укрытий почти всех еврейских мужчин и не отвели их в здание ревкома. По дороге они жестоко избивали арестованных. К некоторым из арестованных присоединились их жены или дочери.
Зачем всех этих людей повели в ревком? Некоторые говорили, для того, чтобы получить у них контрибуцию, но были и те, кто утверждал другое: чтобы убить.
Наступила ночь. Страшная ночь. Город вымер и утонул во тьме. Безмолвие, тяжелое, как свинец. Иногда раздается одинокий выстрел. За ним слышится слабый стон. Сердце трепещет. Душа обливается кровью…
На следующий день стало известно, что в различных домах были убиты 16 мужчин и две женщины.
10 мая. Суббота. Убийцы продолжают свою деятельность. Они обыскивают все возможные укрытия, и каждого схваченного ими еврея тащат в ревком. Возле здания ревкома выставлена охрана, чтобы никто из схваченных не смог сбежать. Охрана выставлена и вдоль ведущей к станции улицы, чтобы никто ей не вышел из города и не вошел в него.
Какая судьба ожидает задержанных? Мы не знали о том, что происходит за городом. Через щели своих укрытий мы лишь видели, что в городе продолжают собираться вооруженные партизаны из окрестных сел. Мы не могли себе представить, что судьба задержанных уже предрешена. Мы думали, что нам будет предоставлена возможность вступить с партизанами в переговоры, просить, умолять, заплатить контрибуцию, освободить схваченных. Мы так думали и ошибались. Судьба этих несчастных уже была решена. Еще утром для них была приготовлена могила длиной в 35 локтей.
Русская и польская интеллигенция целый день была занята подготовкой к этой страшной бойне.
В два часа пополудни убийцы собрались, чтобы решать, как поступить со схваченными жидами. Высказывались различные мнения. Одни кричали: «Бей и режь всех евреев, мужчин и женщин, вплоть до их полного уничтожения!». Другие кричали, что молодежь следует убить, а на стариков наложить контрибуцию. Были и те, кто говорил, что следует убить лишь тех евреев, которые служили в Красной армии. Но нашлись и те, кто убеждал бушующую толпу в том, что не следует совершать это отвратительное деяние, проливать невинную кровь, так как уже и так было напрасно пролито много крови. Приступили к подсчету голосов. Как впоследствии рассказал один надежный крестьянин, толпа собравшихся, за исключением немногих воздержавшихся, разделилась на два лагеря.
И вот пришел ангел смерти, Травинский имя его. В прошлом он был членом земельного комиссариата, затем – офицером в петлюровской армии, а сейчас возвысился и стал командиром партизан. Он прибыл верхом на лошади и громко обратился к собравшейся толпе:
— Братья, вооружайтесь! Жиды из Верховки едут на бронепоезде, чтобы всех нас убить!
Из толпы сразу же начали раздаваться голоса:
— Давайте, братья, уничтожим всех жидов без остатка!
Теперь два лагеря объединились, вырвались из волости, где проходило собрание, побежали к ревкому, окружили его со всех сторон и начали стрелять внутрь через окна и двери.
Задержанные, около четырехсот человек, все, как один, распростерлись на полу, кричали, рыдали, умоляли, протягивали к убийцам руки, но никто их не слушал. Из толпы раздался крик:
— Никого не оставлять в живых!
Когда убийцы увидели, что 400 человек невозможно перебить, стреляя через окна и двери, они ворвались в дом и принялись забрасывать задержанных гранатами. Эти несчастные от смертного ужаса посходили с ума, и начали друг друга душить и топтать.
Опьянев от крови, убийцы набросились на своих жертв, и начали их убивать топорами и ножами, косами и серпами, пиками и саблями. Затем они вскакивали на агонизирующие тела и топтали их каблуками своих сапог. Со страшной жестокостью, которую невозможно уписать, были убиты Берман и две его дочери, хватавшиеся за его шею и умолявшие убийц не отрывать их от отца; Могилевер и две его дочери; Дейчман и четверо его сыновей, старшиму было 28 лет, а младшему – 15 лет; Пять сыновей Каплуна (их отец был убит год назад); Босковский, который несколько дней назад спасся от атамана Козовского, а теперь был убит на глазах жены (жена спаслась чудом), и другие люди, убитые вместе со своими детьми. Среди убитых было также много дряхлых стариков.
Это страшное убийство продолжалось в течение пяти часов. С пяти до десяти часов вечера.
После его окончания прибыл партизанский отряд, погрузил тела, многие из которых еще агонизировали, на телеги, и отвез их в место, куда сливаются нечистоты сахарного завода, примерно в одной версте от города. Там они были похоронены в одной яме, которая была приготовлена еще с вчера по распоряжению тростянецкой христианской интеллигенции.
В то время, когда часть партизан занималась похоронами убитых, остальные убийцы рассеялись по городу и принялись вытаскивать из домов тех, кого они утром не тронули: больных тифом, слабых и немощных, которые только оправились от болезни. Этих людей они убивали на глазах их близких, насиловали их дочерей и жен, грабили их дома. Грабеж, убийства и мучения достигли такой степени, что в конечном итоге им ужаснулись даже партизанские атаманы, поспешившие организовать «отряд обороны».
Невозможно описать, что творилось в городе после того как стало известно, что все задержанные в ревкоме были убиты. Рыдания, вопли, помешательства, внезапные смерти от разрыва сердца. Казалось, что погасли небесные светила, и что весь мир возвратился к хаосу. Вдовы и сироты все повалились наземь, и их губы шептали одну молитву: они просили смерть освободить их от жизни, которой они не хотят.
Но «отряд обороны» не позволил этим несчастным лить слезы публично. Вдовы и сироты были выдворены с улицы. Они собрались в нескольких домах, а остальные дома оказались брошенными на грабеж и разорение под надзором «отряда обороны».
Город вымер. Как будто все были похоронены. Даже маленькие дети не осмеливались издавать звуки. Лишь иногда раздавались голоса и шум из брошенных домов, где собирались партизаны и крестьянские жены и ссорились из-за дележа награбленного.
17 мая пришла Красная армия и прогнала партизан. Те, кто прятались, начали выходить из укрытий. В городе усиливался голод. Красноармейцы делились своим хлебом с вдовами и сиротами. И снова Красная армия покинула город, и снова в нем воцарилось смертное безмолвие. Вечным памятником осталась безымянная могила, в которой было похоронено около 400 убитых.
(Сапожник, председатель временного общественного совета Тростянца)
II
Директор гимназии ходатайствовал перед убийцами о том, чтобы они освободили из ревкома гимназистов и гимназисток, которые были схвачены вместе с их отцами. Главари убийц согласились, но юноши и девушки отказались покидать своих отцов и в конечном итоге были убиты вместе с ними. Главари убийц хотели освободить зубного врача Бера, который нравился и убийцам, но он отказался покидать задержанных и тоже был убит вместе с ними.
В то время, когда происходила бойня, на нижнем этаже ревкома сидели служащие сахарного завода, городской врач и аптекарь. Они ели, пили, играли на пианино «Яблочко». Доктор сказал убийцам: «Убейте их! Не оставляйте раненых и больных, для них в больнице нет места». Когда убитых бросали в яму, многие из них были еще живы. Шесть раненых собрались с силами и выползли из ямы. Пятеро из них впоследствии умерли от ран, а один жив до настоящего времени.
Мордехай Рабинович с сыном прятался в крестьянском доме. В воскресенье (11 мая) крестьянин сказал им:
— Теперь вы можете возвращаться домой. Опасности больше нет.
Когда они вышли из дома крестьянина, явились несколько убийц, взяли их под свою опеку и повели в поле «на работу». Сын Рабиновича даже успел взять с собой книгу – почитать во время перерывов в работе. Когда они с отцом пришли в поле, убийцы велели им выкопать яму. В этой яме они похоронили их живыми.
(Со слов Марата Жернеги)
III
Когда Красная армия вернулась в Тростянец и евреи получили возможность выйти из укрытий, многие из них поспешили покинуть этот кровавый город. В Тростянце осталось около ста еврейских семей, те, кто не мог его покинуть. Крестьяне не продавали им еду и постоянно угрожали, что устроят им новую бойню.
В начале зимы 1919-1920гг. Тростянец захватили деникинцы. Евреи думали, что теперь им будет легче, но они ошибались. Сразу же после прихода деникинцы приступили к грабежу. Командир отряда потребовал контрибуцию в размере 100,000 рублей. Евреи могли дать только 25,000 рублей. Через два дня пришел один офицер и сказал, что он комендант. Ему тоже дали 25,000 рублей. После этого пришел третий и тоже потребовал денег. Этому не было конца.
Однажды деникинцы схватили Цви Ободовского, главу общины, и повели его к нему домой. Там они устроили обыск, и, понятно, брали все, что находили. Пока они занимались обыском, Ободовскому удалось сбежать.
Многие разбогатевшие на грабеже крестьяне часто приезжают в Одессу, занимаясь торговлей и спекуляцией. Некоторые из них были схвачены в Одессе советскими властями. Был схвачен и известный убийца Сабола. Это еще больше усилило ненависть крестьян к евреям. С тех пор, как был схвачен Сабола, крестьяне не позволяют евреям выходить из города. А когда они разрешают еврею поехать в Одессу, они его предупреждают и говорят: «Постарайся освободить Саболу, а иначе мы всех вас перебьем». Так живут немногие оставшиеся в Тростянце евреи – в осаде и в плену.
(Со слов Моше Коэна)
С текстом книги «Свиток резни» Вы можете ознакомиться на личном сайте Михаэля Шафира
Жертвы
