«Местечко МИР.

Обследование 24-го и 25-го июля 1920 года.

Из материалов Инфбюро Евотдела Наркомнаца.

Мир — довольно крупное местечко в 14-ти верстах от ст. Замирье Брестской ж. д. Около 5000 жителей, из них евреев приблизительно 3500, остальные — русские, татары, два польских семейства. Знаменитый ешибот во время войны эвакуировался в Полтаву; во время оккупации поляков, благодаря денежной поддержке Америки, намечалось его возвращение в Мир. В Мире был большой центр торговли лошадьми, в которой принимали участие и евреи. При польской оккупации евреи жили безбедно, благодаря помощи Америки. Торговля поляками значительно тормозилась. Во время оккупации систематических грабежей не было. В начале оккупации проходящие войска разграбили город. После этого в местечке войск не было, постоянным начальством в местечке был «ревировый» (Участковый (польск.).

В воскресенье 11 июля «ревировый» предупредил председателя еврейской общины доктора Сквирского, чтобы было достаточно хлеба для проходящих солдат и чтобы магазины были открыты, в противном случае могут быть погромы. При этом он указал, что в других местах тоже были погромы. В тот же день действительно начался погром, который продолжался потом пять дней. Проходящие солдаты начали врываться в еврейские дома и грабить все, что попадалось под руку. То, что можно было унести с собой, уносилось. В одном доме унесли пустую бутылку из-под одеколона, в другом — заплатанную рубаху, остальное злостно разбивалось или уничтожалось на месте. Показания местных жителей изобилуют подробностями этого рода. У многих разбивались зеркала и стенные часы. Громилы выказывали большой опыт в обнаружении потайных мест, где жители могли бы прятать свое добро, быстро и умело ориентировались, например, где в погребах были деньги (в аптеке Милейковского и многих других); у Рабиновича немедленно после вступления в дом обнаружили на потолке под балкой часы и кольца, в других домах срывали обои, переворачивали мебель. Все показания подчеркивают эту особую опытность и основательность грабителей. Во время погрома солдаты грозились рассчитаться с местными евреями за то, что минские евреи будто бы стреляли в польских солдат из окон.

В воскресенье 11 июля некоторые жители спрятались в полях и в ближайшем лесу; к понедельнику же, когда погром расширился, почти все жители оставили на произвол судьбы свои жилища и бросились искать спасения для своей жизни в поле и в лесу. Так они провели под открытым небом все последующие дни до пятницы. При этом солдаты, по показаниям многих свидетелей, между прочим и фребелички Рейзенберг, обстреливали рожь, когда они узнавали, что в ней прячутся евреи, и устраивали на них облавы. Названая свидетельница, сама скрывавшаяся в поле, описывает, с каким ужасом травимые евреи, особенно молодые девушки, убегали от пьяных солдат, гонявшихся за ними по полю, ища свое последнее спасение в лесу. По ее словам, польские солдаты в лесу никого не нашли, в полях же словили до 10 чел., из них 3—4 девушек; всех, кого удалось словить, солдаты бесчеловечно били. Факт, что солдаты частью были пьяны, подтверждает и д-р Сквирский. В самом начале был разграблен местный ресторан, где громилы нашли некоторый запас спирта. В оставленных жителями квартирах и лавках погром между тем продолжался вовсю. Во всем местечке не найти ни одного еврейского дома и квартиры, ни одной еврейской лавки, пощаженной погромщиками. Яркой особенностью погрома в Мире является значительное число телесных истязаний. Рассказами о бесчеловечных побоях полны все свидетельства очевидцев. Один возмутительный случай истязания старой женщины подробно описан в показании Гальперина, приложенном при сем; также и Геня Таубес (см. приложенное показание) свидетельствует об истязании обоих ее родителей. Ко мне, как к врачу, обращались некоторые из местных евреев с последствиями тяжких побоев. О случаях истязания с переломами костей сообщает женщина-врач Фишбейн. Убитых во время погрома евреев в м. Мире не было. Был убит один татарин, который не хотел давать лошади, которую у него требовали польские солдаты. Случаев изнасилования было в м. Мире за время погрома, судя по общим отзывам, вероятно, до 20-ти. Само собой понятно, что не все они могли быть установлены с полной определенностью. Три случая были вполне несомненно установлены местными врачами, о чем свидетельствует женщина-врач Фишбейн. Из этих трех жертв одна была изнасилована последовательно пятью солдатами. Ко мне с подобным заявлением явилась 43-летняя вдова Б.Б., которая рассказала, что во вторник, 13 июля, часов в 12 ночи, к ней в дом вошли трое солдат и, основательно разгромив квартиру, начали приставать к ее 18-летней дочери; та вырвалась и убежала; тогда двое из солдат последовательно совершили насилие над ней самой. Другое заявление, поступившее ко мне, относится к 22-летней девице Ц.Г., дочери меламеда, которая была изнасилована во вторник 13 июля в 10 час. утра в присутствии отца и двух свидетелей, четы домовладельцев М.-Г.Г. и Х.Г. Мать пострадавшей просила меня дать этому делу законный ход, если возможно; сама пострадавшая выразила на это согласие. Случаи особенно грубого кощунства не зарегистрированы. Часто, однако, приходилось видеть, как громилы бросали на пол Сейфер-Тойро или рвали тфилим. Следует обратить внимание на некоторые случаи тяжкого издевательства, явно рассчитанного не на какие-либо материальные выгоды, а лишь на унижение человеческого достоинства. О случаях срезывания бороды и т.п., ставших обыденным явлением уже во время оккупации, не будем распространяться. Моисей Хаимов Лифшиц рассказывал, что большая группа солдат во вторник 13 июля заставила его наполнять их фляжки водой; когда он вытащил ведро воды из колодца и хотел поднести к ним, они заставили его брать у каждого из них в отдельности фляжку, подносить ее отдельно к колодцу и там наполнять ее из ведра водою, это продолжалось всего часа четыре. Потом солдаты посадили его в детскую колясочку, дали ему большое зеркало в руки и сами на руках возили в таком виде по местечку, причем его не били, а только насмехались над ним.

В грабеже принимали участие исключительно войска. Очень немногие из местного христианского населения скупали награбленное, большинство и этого не делало. Однако много еврейского добра находится, вероятно, у крестьян окрестных деревень. Русские боялись пострадать вместе с евреями, потому иногда отказывали евреям в укрытии, прогоняли от себя еврейский скот, подчас даже указывали громилам еврейские дома. Это, однако, по общему признанию, единичные случаи. В общем, евреи нередко укрывались у русских. Отмечаю, однако, факт, что, когда местная земская больница в начале погрома дала приют приблизительно 20 здоровым еврейским девушкам, приняв их к себе под видом больных, русские санитарки и акушерка, опасаясь, по-видимому, за собственную участь ввиду близкого соседства с еврейками, потребовали удаления последних, что, конечно, исполнено не было. От погрома русские и татары пострадали мало, только те, которые укрывали евреев или которые жили у евреев. Татары в общем пострадали больше русских. Местный священник, Свирский, был ограблен на 5000 рублей царскими деньгами, у него также взяли часы и хотели стащить сапоги.

В различное время в продолжение погрома в местечке начали вспыхивать пожары. Главный пожар был во вторник 13 июля, приблизительно в 10—12 час. дня. Сгорело 18 домов, из них 7 еврейских; погорело около 40 семейств, из них 11 еврейских. Факт поджогов подтверждается столькими свидетелями, что сомневаться в них нет возможности. В местечке валялись разбросанные солдатами тряпки, наполненные сеном и пропитанные керосином. Каценельсон нашел также тряпки на Базарной площади в количестве 5—6 штук. Многие видели, как солдаты употребляли для поджогов яйцевидные бомбы, подробно описанные в приложенном свидетельстве Черны Борнак; некоторые другие приложенные показания определенно свидетельствуют о поджогах. То обстоятельство, что солдаты были снабжены тряпками, пропитанными керосином, и вышеупомянутыми яйцевидными бомбами, которыми они, как явствует из показания Барнак, пользовались вполне методически, свидетельствует, что они действовали по чьему-то приказу, что их направляла чья-то сознательная рука, что поджоги были кем-то организованы. На это указывает и тот факт, что солдаты вначале противодействовали тушению пожара. Потом, однако (как подтверждают многочисленные показания, между прочим, и некоторые письменные, при сем приложенные, особенно же подробно показание Гальвера), солдаты сами принимали участие в тушении пожаров благодаря энергичному воздействию некоторых офицеров. Этот факт с одинаковой благодарностью подчеркивается показаниями евреев, как и свидетельством священника Свирского, который рассказывает: «Во вторник 13 июля я ходил просить у полковника защиты от пожаров: полковник раньше уклонялся, потом согласился и заявил, что уж назначил офицеров и команду для охраны, на следующий день я просил вечером другого полковника, и он назначил 14 офицеров и патруль, причем сказал: если к вам будут ломиться, вы не открывайте; если же ворвутся, кричите, и патруль вам поможет». Иногда некоторые офицеры сами принимали активное участие в тушении пожара. Один солдат, не пожелавший повиноваться в этом деле, выстрелом какого-то офицера был не то убит, не то ранен, как это подтверждается многими показаниями; в свидетельствах же Сверженского и Прушановского мы, однако, находим польских офицеров, которые открыто одобряли погром.

Кроме энергичного участия некоторых офицеров в тушении пожара, следует подчеркнуть еще один чрезвычайно важный фактор в борьбе с пожарами и отчасти с погромным хулиганством: это местное пожарное общество. Эта организация, выступив сплоченной группой, особенно же в лице некоторых своих членов, прежде всего в лице своего популярного начальника Моисея Черного, проявила столько безудержной решительности и столько бойкой активности (вплоть до пускания в ход кулаков), что внушала почтение иногда даже расходившимся погромщикам из польских солдат. К сожалению, самого Моисея Черного в Мире во время нашего пребывания там не было; нам поэтому не удалось снять показание лично с него; его заслуги, однако, подтверждаются многочисленными свидетельствами обывателей местечка. Особенно характерным для обстановки погрома в м. Мир является обилие «откупов», т.е., попросту, значительные суммы взяток, дававшихся всякого рода «начальствам» для предотвращения и прекращения погромов. Доктор Сквирский, председатель местной еврейской общины, сообщил, что он выдал за погромные дни в разное время 57 тыс. марок. Эти общественные деньги вручались «начальству» всегда в присутствии нескольких свидетелей, так что им ведется строгий учет. Гальвер в своем письменном показании упоминает об уплате в присутствии еще одного свидетеля 15 тыс. марок офицеру, который оказал услугу местечку во время пожара. Кроме указанной суммы, местная еврейская община за срок от 11 до 16 июля израсходовала до 10 тыс. руб. царскими деньгами на хлеб, папиросы и табак для солдат. Частные суммы, выданные в виде откупов, не поддаются, конечно, точному учету.

К концу заметим, что среди грабителей был замечен один еврейский солдат, он вместе с шестью поляками обыскивал фребеличку Розенштейн, его же видела среди грабителей фребеличка Рейзенберг. О провокаторской роли евреев-солдат передают в своих письменных показаниях Сверженский и Прушановский. Вместе с показаниями о событиях в Мире мы прилагаем также и показание жительницы ближайшей деревни Лядок Голды Яковлевны Гинзбург об убийстве ее мужа Абрама Нохимова Гинзбурга. При сем прилагаются копии показаний следующих лиц: М. Груз, Ч. Борнак, Г. Туйбес, А. Перникова, А. Криницкого, Ш. Гальпера, И. Гальвера, Р. Богатина, А. Сверженского, Л. Прушановского, Ш. Осташинского (По-видимому, ошибка. В деле приводятся показания Ш.Осташинской и Г. Гинзбург (По-видимому, ошибка. В деле приводится выдержка из письма А.И. Комая)

Показания жительницы местечка Мир—Мирки Мойше-Лейбовны Груз (Базарная ул)

В понедельник 12-го июля 1920 года, днем часа в четыре, ко мне в квартиру вошли 2 солдата и велели мне уйти из дому. Я вышла и ходила по улице. Через минут 15 они вышли и вынесли с собой несколько буханок хлеба. Когда они ушли, я пошла домой и подошла к печке посмотреть, так как там был хлеб, который я посадила за час до этого в печь. Когда я стала вынимать хлебы, я выгребла пакетик в бумаге, перевязанный ниткой. В нем оказалось четыре пули (гильзы с пулями). Пули эти я отдала своему сыну, чтобы он передал их куда-нибудь.

Показания жительницы местечка Мир Парны Вульфовны Борнак (Школьная ул., дом Шлемы Синдера)

Во вторник 13-го июля 1920 года, в 12 часов дня, я с дочерью хозяина, Ханой Синдер, подошли к нашему дому для того, чтобы вытащить что-нибудь оттуда, так как невдалеке от него начался пожар. В это время к дому, подошли пять польских солдат. Один из них вошел в дом, а четверо остались у дома и не впускали нас туда. Через несколько минут вошедший в дом вышел и сказал: «ют готово», и все пятеро ушли; в ту же минуту мы увидели в доме дым. Мы кинулись в дом и увидали, что в спальне на двух кроватях горят матрацы. Мы водой, приготовленной в кухне, залили пожар.. Часа через два мы пришли показывать остальным домашним сгоревшие кровати; начали рыться в обгоревших постелях и в одной из них нашли две, а в другой—три бомбы, круглые, с гусиное яйцо величиной, без ручки, сероватого цвета, тяжелые. Мы осторожно их взяли и выбросили в отхожее место.

Показания жительницы местечка Мир Гени Эльевны Туйбес (Подольная, 1).

Во вторник 13-го июля 1920 г., в 10 ч. утра, к нам в квартиру вошли 2 солдата и стали избивать моего отца прикладом; один из них ударил прикладом мою мать, а ко мне стал приставать. Мы все ушли из дома. Через полчаса над крышей дома поднялся дым, и затем весь дом в полчаса сгорел.

Показания жителя местечка Мир Арона Вульфова Перникова (Базарная, 3).

В воскресенье 11-го июля 1920 года, в 7—8 часов вечера, я с семейством ушел из дому в урочище Пропущи, в 6-ти верстах от местечка, где спряталось много еврейских семейств. С собой мы взяли только коров, так как коров поляки тогда еще не брали. Больше ничего взять не удалось. Уходя, мы закрыли окна и двери. В пятницу 16-го июля, утром в 10 ч., мы вернулись домой и застали окна и двери взломанными, во всех комнатах страшный беспорядок. В детской (средняя комната в доме) на полу я нашел груду бумаг, выброшенных из комода. На бумаге лежала разбитая лампа, бумага была залита керосином и обгорела, но огонь до пола не дошел, так как груда была очень высокая. Как все это потухло, я не знаю.

Показания жителя местечка Мир Абрама Гиршева Криницкого (Базарная ул.).

В понедельник 12 июля 1920 года, часов в пять вечера, в лавку коломази Богатина Мордуха, помещающуюся против моей квартиры, вошли 5 солдат, облили стены и пол дегтем и подожгли спичкой. Я сейчас же со своей дочерью побежал и стал тушить, забрасывая огонь лежавшими нам тряпками. Два солдата из пяти, оставшиеся в лавке, мешали нам тушить, но пришли другие два и сказали первым, чтобы они не мешали тушить. В полчаса мы потушили пожар.

Показания мирского жителя Шлемы Гальпера.

В понедельник 12-го июля 1920 года, приблизительно в 6 часов вечера, вошли в мой дом, по Высокой улице, № 37, где я помещался вместе с тремя женщинами, четыре или пять польских солдат, стащили с меня сапоги, отняли у меня 300 марок и 25 царских рублей. Польских денег у меня не было. Хотели стащить с моей жены ботинки, но я отпросился. Отняли у меня подушку, которую я потом нашел на улице через несколько домов. Более ценное я еще раньше вынес из дому и спрятал. Потом грабители ушли. Приблизительно через полчаса вошли в дом другие три польских солдата и стали требовать денег. Я сказал, что у меня денег нет, тогда меня вывели в сени, один солдат приступил ко мне с ножом, другой приставил мне винтовку к правому виску, предварительно ударив меня стволом в правое плечо. Они говорили, что если я денег не дам, то меня убьют, при этом выстрелили около моего виска. Этим выстрелом была ранена одна женщина, сидевшая у меня в доме на расстоянии аршин трех от меня. Рана была легкая, в руку. На следующий день пришла ко мне компания из 5—6 солдат, один из них с тремя нашивками. Этот меня сильно побил. Это было утром, часов в девять. Он от меня требовал коровы, и начал меня бить, когда я ему сказал, что коровы у меня нет. Во вторник 13-го июля я из окон моей квартиры видел, как целая группа солдат, человек 11, на школьном дворе колотила Эстер Шмушкович нагайками и прикладами, забросив ей юбку через голову. Это происходило сажениях в 15-ти от моего дома, и мне это было видно; также я слышал ее крики.

Показания жителя местечка Мир Израиля Иделева Гальвера (Мостовая ул., 5).

Во вторник 13-го июля 1920 года, в квартиру, куда я временно с женой переместился (у нас же на дворе), в 7 часов утра, зашел польский офицер, приехавший из местечка Стлобцы, и поместил в этой квартире штаб 4-й бригады—в числе 4-х офицеров, с полковником во главе. С этими офицерами (поручиками) я сразу познакомился. Так как в местечке в это время грабили, к нему стали приходить жители местечка с просьбой спасти их от погромов. Он охотно ходил с просителями и разгонял грабителей. Часа через 3—4 после его приезда в местечке начался пожар. До меня дошли слухи о том, что солдаты не позволяют тушить пожара. Я заявил офицеру об этом, и он сейчас же собрал человек 200 из своей бригады, расположившейся на нашей улице, и отправил их к пожару с приказанием, которое я слышал: тушить пожар и не давать больше разгораться. В это время разнеслись слухи, что солдаты хотят поджечь еще дома. Я сразу попросил его пойти со мной туда, где солдаты хотели поджечь. Он туда пошел. В доме Левина, по Виленской улице, № 29, мы увидели трех солдат, в руках которых были средства для поджога (пакля, завернутая в тряпки и облитая керосином). Возле них стоял артиллерийский офицер, который приказал своим и другим солдатам арестовать этих трех, прошедший ко мне офицер тоже настаивал на их аресте. Артиллерийский офицер велел своим солдатам отнять у них оружие и арестовать. Когда солдаты стали обезоруживать трех, один стал сопротивляться. Тогда артиллерийский офицер вынул револьвер и, после третьего счета выстрелил и попал сопротивлявшемуся в щеку. Он упал, а я с поручиком ушел, боясь нападения солдат.

После этого, боясь дальнейших поджогов, я сказал поручику, что если он будет смотреть за порядком в местечке весь день, его вознаградят. Он согласился по мере возмжности охранять местечко, говоря, что платы не хочет. Я заявил об этом деятелям местечка, Мирке Гольдбергу и Моисею Черному, которые пошли к доктору Сквирскому и получили у него из общественных денег (Сквирский был председателем Общины) 15.000 марок, которые передали мне, и я, в присутствии Мирки Гольдберга, вручил их этому офицеру. Офицер весь день охранял местечко и по моей просьбе вечером остался ночевать в Мире, несмотря на то, что ему, по его словам, нужно было уехать вечером.

Показания Рувима Бенцион-Мордухова Богатина (Мостовая улица, 5).

Во вторник 13-го июля 1920 года, в 12 часов дня, мы побежали к месту пожара на Подоле, недалеко от нас, чтобы тушить и предохранить свой дом от пожара. В это время раздался крик, что горит базар. Все тушившие пожар кинулись туда. Остались только я и органист костела (он тушил потому, что рядом с горевшим домом был дом его золовки И. Краянович) и продолжали тушить. Через минут 10 прибежало человек пятьдесят, с сержантом во главе, растащили баграми горевший дом, привезли бочку воды из реки и потушили пожар.

Показания Арона Цодикова Сверженского (Базарная площадь, 13).

В понедельник, 12 июля  1920 года в 10 часов у меня в парикмахерской сидело 8-10 человек польских солдат. Я брил одного солдата-еврея; он раньше спросил меня по-еврейски, где достать папирос, и, вообще, у него было типичное еврейское лицо. Этот солдат-еврей обратился к остальным: «Коллеги, вы знаете что было этой ночью? жиды убили нашего солдата. Разрезали ему вот здесь», и указал руками на виски. Солдаты стали возмущаться и говорили, что местечко нужно обстрелять из орудий, как это сделал Петлюра. После того, как некоторые из них побрились, они взяли каждый по бритве. Когда при них зашел познанец и попросил побриться, я сказал, что у меня нет бритвы, так как эти солдаты забрали их. Познанец обратился к одному из них и сказал: «дай бритву, я должен еще побриться». Тот ему дал, но сказал: «возьми, не оставляй жидку, а возьми с собой». Когда я побрил познанца, он отдал мне бритву и сказал: «спрячь ее». Остальные солдаты ушли в оставшуюся неразгромленную галантерейную лавку Каплана, находящуюся против моей парикмахерской. Минут через пять после ухода поляков, еврей-солдат вернулся и оказал, чтобы мы передали другим евреям, чтобы они не стреляли, как в Минске иначе и их всех перережут. Он это сказал мне по-еврейски и ушёл. После этого мы закрыли парикмахерскую и ушли.

Показание Арона Цодикова Сверженского и Льва Рафаиловича Пружановского

Во вторник 13 июля 1920 г. в 10-11 час. вечера в местечко пришел 3-й и 4-й батальон 10-го Белостокского полка. Восемь офицеров из обоих батальонов устроились ужинать у нас в доме, в квартире Сверженского, приказав приготовить ужин. Поручик, который приходил заказывать ужин и ночлег, сказал, что если это не будет приготовлено, то будет плохо. Во время ужина офицеры разговаривали между собой относительно багажа, и один сказал, что здесь нужно сделать так, как делал Петлюра, — поджечь и резать. Среди них был один офицер-еврей (с одной звездочкой на погоне, с еврейским лицом и акцентом; он говорил, что он из Галиции), который поддакивал этим словам. Поужинав, они легли спать, а утром ушли. Между прочим, во время ужина невдалеке от нашего дома раздался крик, и две женщины (Рабинович и Цыринская) вошли к ужинавшим и стали их просить, чтобы они спасли их от грабежа. Но они сказали, что ничего не могут сделать, и просили их уйти и оставить в покое.

Показания Шейны Давидовны Осташинской (Жуховицкая, /)

В понедельник 12-го июля 1920 года, днем часа в три, к нам в дом вошли два польских солдата, схватили хозяина дома Гиршу Мирского за горло и стали трясти. Я испугалась и выбежала на улицу за помощью. Невдалеке от нашего дома жил польский чиновник, который выдавал мне когда-то легитимацию. Возле его дома стояла крестьянская подвода. В подводе сидел местный «ревировный», и чиновник садился в эту минуту в подводу. Я подбежала и стала умолять его спасти хозяина. Он ответил мне по-польски: «я не могу, они мне теперь дадут в лоб», и указал на лоб; затем он сел в подводу и уехал. <…>

Выдержка из письма А.И. Комая, раввина м. Мир Минской губ.

11 июля началось отступление поляков, продолжавшееся пять дней. Отступавшие войска, проходя через наше м. Мир, грабили и разоряли все, что попадалось под руки. Часть населения, захватив самое необходимое, убежала из местечка, спасаясь от ударов польских прикладов и нагаек. В воскресенье вечером ко мне в дом ворвались пять вооруженных солдат и потребовали немедленно, в течение пяти минут, дать им 30 тыс. руб., в противном случае — расстрел. Я умолял их, отдал все ключи. Грабители забрали несколько сот марок, которые нашли у меня, два золотых кольца, серебряные вещи. Наконец, видя, что больше брать нечего, они ушли, «пошутив» немного со мной перед уходом: приставляли ружье к груди и к горлу и обещали через час вернуться. Мы приняли это за шутку, думая, что они хотели нас напугать. Однако не прошло и часа, как я увидел из окна, что они приближаются к нашему дому. Недолго думая, я перескочил через забор и целую ночь перекочевывал от соседа к соседу. Злодеи приходили и туда и забирали все, что находили у них и у меня. Когда узнали, что они ищут меня, чтобы или покончить со мною или воспользоваться мною для получения выкупа, двое пожарных прибежали и увели меня в поле, где я спрятался во ржи. Два дня я сидел и лежал там, боясь поднять голову. Как пресмыкающееся, я ползал по земле под сыпавшимся над головой пулями. Но и в поле было небезопасно, так как наше убежище стало известно крестьянам, недружелюбно к нам относившимся. Я пополз оттуда и спрятался подальше от города, в глубоком рву. Там уже было много семейств, раньше убежавших и спрятавшихся здесь, и вместе с ними я просидел до пятницы, когда прошли последние войска поляков; только тогда мы вернулись домой. Перед уходом поляки подожгли местечко, не давая пожарным тушить, и только с большим трудом удалось получить это разрешение.»

Текст документа приведён по сборнику документов «Материалы об антиеврейских погромах. Серия 1-я. Погромы в Белоруссии. Вып. 1. Погромы, учиненные белополяками: Официальные документы, обследования и свидетельские показания. — М., 1922»